Сергей Устинов - Стеклянный дом, или Ключи от смерти

— Никаких следов ограбления или характерного для подобных случаев обыска в комнатах не имеется, — нудил на одной ноте Мнишин. — Видео, телевизор, два компьютера, шуба, дубленка и даже золотые вещи в шкатулке, лежащей на видном месте, не тронуты.

Шкатулка действительно лежала, где всегда, на Женькином туалетном столике, за которым в данный момент, бесцеремонно сдвинув в сторону груду флаконов и коробочек с косметикой, устроился со своими протоколами Харин. При виде меня он изобразил на своей сальной морде широкую улыбку, но возникший в ответ рвотный позыв на этот раз удалось побороть гораздо легче.

— Психологический мотив налицо, — продолжал бубнить тем временем Мнишин. — У человека накануне погибла жена, он в депрессии, принял большую дозу спиртного...

— Вместе со мной, — вставил я, и Мнишин равнодушно кивнул:

— Мы в курсе, опросили уже вахтершу из вчерашней смены. Вы с ним вышли из подъезда около десяти минут первого, после чего он вернулся один где-то в районе часа ночи. А в два часа жильцы почувствовали сильный запах газа и вызвали аварийку. Пока стояк перекрыли, пока определили источник, дверь сломали, то да се... К утру мы уже были здесь. Доктор определил время смерти — между часом и двумя, эксперт исследовал отпечатки. По-моему, чистый отказной материал, а ты спрашиваешь, точно ли самоубийство. Почему?

Он пристально уставился мне в область правого плеча. Действительно, почему? Я вспомнил вчерашние слезы и сопли Котика, его пьяное бормотанье про смерть, от которой деваться некуда... Что уж такого удивительного, что разбитый, сломленный несчастьем человек, напившись, с горя решил отравиться? Он был здорово вчера в лоскутах, мой друг Котик, нес околесицу про какие-то ключи от смерти, мало ли что ему могло прийти в голову часом позже, когда беднягу совсем развезло... Стоп! Ключи, ключи...

Что-то такое именно про ключи вертелось у меня в башке, это «что-то» я тогда потерял, а теперь вновь нащупал и пытался не упустить, вел его осторожно, как рыбак, трепеща, чтоб не сорвалась, подводит зацепившую крючок крупную рыбину к берегу, к сачку. И едва-едва хвостик прячущейся в глубине мысли мелькнул на поверхности, я ухватил за него и вытащил улов: ключи!

— У женщины, которую зарезали там, под аркой, в сумке были ключи от квартиры?

Пожав недоуменно плечами, Мнишин повернулся к Харину:

— Были там ключи?

Лицо Харина приобрело неопределенное выражение.

— Черт его знает, может, и не было, — протянул он и кивнул подбородком в сторону кровати: — Мы ведь мужу-то ейному, покойнику новопреставленному, показывали опись, спрашивали, не пропало ли что ценное. Сказал, вроде, ничего.

Вроде, ничего. А теперь уже и спрашивать больше некого. Но Шурпин в том состоянии, в каком он был наутро после Женькиной гибели, мог такую мелочь, как отсутствие ключей, и не заметить. И значит, если кто-то завладел ими, он имел возможность во вчерашней толкотне посторонних вокруг подъезда войти незамеченным, проникнуть, ничего не взламывая, в квартиру, убедиться, что Котик беспробудно пьян, надеть перчатки и включить газ, после чего таким же незамеченным в толпе расходящихся с новоселья гостей удалиться.

Все это я лихорадочно и от этого слегка сбивчиво изложил Мнишину. В ответ он упер взгляд мне в подбородок и, уже не скрывая раздражения, проворчал:

— Теория стройная, но я практик, а практический вывод пока один: ты хочешь повесить нам на шею очередной труп. Какие у этих убийств мотивы?

Мотивы... Если верить Котику, мотивов имеется до черта, и подозреваемых может быть целая толпа. Во второй раз за последние полчаса я раскрыл рот, чтобы все-таки хотя бы предпринять попытку пересказать все, что услышал от Шурпина, но снова потерпел неудачу.

— А ведь у него контракт с покойником, — опередил меня Харин, и выражение лица у него сделалось рыщущее, как у ищейки, тревожно нюхающей воздух в поисках еще не учуянного следа. — Пал Палыч, он и вправду может чего-то знать.

Мнишин сосредоточился взглядом на моем левом ухе, после чего вяло бросил:

— Выкладывай.

И мне тут же выкладывать расхотелось.

Наверное, здесь намешалось все: нетвердость моих знаний по существу предмета, взыгравшее вдруг нежелание отчитываться перед наглым Хариным, характерная для похмельного состояния общая неуверенность в себе и сопутствующая ей раздражительность. Короче, выкладывать расхотелось, но при этом я отдавал себе отчет, что выкладывать хоть что-нибудь придется. Сам напросился.

— Шурпин считал, что его жену могли убить из-за наследства, — нехотя выдавил я из себя. — Какой-то там у нее есть дядюшка, он пообещал завещать ей часть своего наследства, и другие наследники были заинтересованы... Ну, в общем, понятно.

— Нет, непонятно, — резко встрял из своего угла Харин. — Как это: есть дядюшка? Он что, еще жив?

— Похоже, да, — подтвердил я.

До меня тоже стала доходить определенная нелепость ситуации, а Харин тем временем не унимался:

— Насколько я припоминаю гражданское право, племянница не может быть наследницей по закону, автоматически ей ничего не полагается. Значит, она указана в завещании. Много ли смысла убивать наследника, если наследодатель еще жив и может завещание переписать?

Мнишин при этих словах согласно кивал головой, мне даже казалось, что я слышу, как шуршит, уминаясь, внутри него пересушенная солома. Потом и он подключился:

— Жену убили, потому что она племянница и наследница. Предположим. А мужа за что? На мужа, если наследодатель жив, наследственные права жены автоматически не переходят, так?

Все это напоминало форменный перекрестный допрос. И снова вступил Харин:

— Для чего он тебя нанял? — спросил он строго, потрясая в воздухе листками контракта. — Тут сказано «выполнение услуг», а каких, не сказано.

— Ну... он хотел с моей помощью... навести кое-какие справки, — промямлил я, чувствуя, однако, что нащупываю почву под ногами. — Боялся, что сейчас ему никто не поверит, в смысле, не примут всерьез как версию, и просил разузнать поподробнее насчет этого наследства, кому что завещано — и так далее. Собрать, так сказать, досье на всех возможных наследников, чтоб было потом, с чем в прокуратуру идти.

Мнишин покрутил осуждающе головой и пробормотал:

— Он ведь, кажется, писатель был, этот Шурпин? Вот и разыгралось у него воображение...

Харин же откровенно фыркнул и процедил с презрительной миной:

— С тех пор, как разрешили эту заразу — частных сыщиков, у людей нашлось, наконец, куда лишние деньги девать.

А я с радостным облегчением понял, что, как и следовало ожидать, они всей этой галиматье не придают никакого значения, и уж, во всяком случае, у них нет ни малейшего желания на свою собственную голову переквалифицировать уже оформленное самоубийство в нераскрытое убийство.