Жан-Патрик Маншетт - Сколько костей!

– Какую музыку вам поставить, старина? Я очень сожалею, но у меня нет аккордеона.

– Я не люблю аккордеон. Мы не могли бы пять минут посидеть без музыки?

– Это трудно, – возразила Шарлотт.

– Я пойду в полицию, – заявил я. – Больше мне ничего не остается.

– Если вы туда пойдете, вас упекут.

Она прошла в ванную комнату и тотчас вернулась с моей одеждой, "кольтом" и пистолетом.

– Я объясню, что невиновен. Постараюсь доказать.

– Черта с два! – воскликнула Шарлотт. Она обожает грубые выражения, которые часто меня шокируют. – Сейчас вам не поверит ни один легавый. Кроме того, Тарпон, опухоль дала метастазы.

– Какая опухоль?

Она бросила на матрас мою одежду и оружие и вознесла руки к небу, что помогло мне рассмотреть ее красивую небольшую грудь.

– Я не знаю, какая опухоль. Это вы детектив, а не я! Ищите!

– Нет, нет, – возразил я. – У вас это великолепно получается. Давайте, объясняйте мне.

Она опустилась на колени возле матраса, подняла с пола мятую пачку "Голуаз" и прикурила сигарету от спички.

– Некто Фанч Танги, – начала она спокойным голосом, – похитил свою дочь. Когда ее мать решила наконец вам сообщить о нем, ее пустили в расход. Когда вы назвали убийце имя Фанча Танги, он решил пристрелить вас, но поскольку у него это сорвалось, эстафету принял комиссар Мадрье, который знал, что вы вернетесь домой с "кольтом". Мадрье и убийца работали вместе. Они оба находились под началом Танги. – Я хотел что-то сказать, но она жестом оборвала меня и закончила почти скороговоркой: – Все ниточки тянутся наверх! Кто-то отстранил от дела... э... первого комиссара... как его фамилия?

– Шоффар.

– Кто-то там наверху отстранил Шоффара и передал дело Мадрье. Разве вы мне не говорили, что Мадрье получил повышение после одного сомнительного дела?

– Это не я говорил, а Коччиоли. Но он сказал это как бы между прочим, ничего не уточняя.

– Этого вполне достаточно. Мадрье был повязан с ними с этого самого момента.

– Черт побери, но это само собой разумеется, – сказал я, тщетно пытаясь придать голосу оттенок иронии.

Шарлотт одним глотком допила свою водку и обхватила голову руками.

– О-ля-ля, Тарпон! О-ля-ля. Все сходится.

– Мне бы хотелось разделить с вами ваш оптимизм, – проворчал я.

– Вы называете это оптимизмом? Послушайте, Тарпон, нужно немедленно написать обо всем этом и отнести в газеты. – Она встала и направилась в угол комнаты за пишущей машинкой "Гермес бэби", заваленной грудой иллюстрированных журналов. – В пяти экземплярах! – воскликнула она, с грохотом поставив машинку на столик. – Один экземпляр для "Либерасьон", один – для "Политик эбдомадер", один – для "Канара" и два мы оставим у себя.

– Эй! Вы позволите мне решать? – спросил я.

Она повернула ко мне лицо.

– Если они убирают всех людей, что-то знающих о Фанче Танги, – сказала она, – то следующей буду я.

Пока Шарлотт, чертыхаясь, искала копирку, я обдумывал ее предложение.

– Послушайте, – сказал я, – пойдем на компромисс. Я ухожу отсюда. – Я встал с матраса, немного конфузясь от того, что был в кальсонах, и начал натягивать одежду. – Я ухожу отсюда, – повторил я. – Я никому не скажу о вас и никто не узнает, что я здесь был. Вы же в свою очередь ничего не будете писать в газеты и выкинете эту историю из головы.

– Ни за что!

– Так будет лучше. У вас не найдется, случайно, бритвы?

Она быстро направилась в ванную комнату, так что я едва поспевал за ней.

– Это гарантия нашей жизни, Тарпон, неужели вам не понятно, черт возьми!

– Если все действительно обстоит так, как вы предполагаете, то это вызовет лишь небольшой скандал... Нет, я не намерен на всю жизнь приклеить к себе "хвост" легавых или какой-либо другой... Я напишу, но не в газету, а адвокату, который вскроет конверт в случае, если со мной что-либо случится. Понятно?

В ванной был беспорядок. Из корзины торчало грязное белье. Шарлотт положила на край раковины лезвие "Жилетт" и тюбик с кремом для бритья. Я пустил теплую воду и намочил щеки.

– Это вещи вашего мужа?

– Да!

– Вчера вечером, когда я пришел, вы брызнули мне в лицо водой. Почему вы это сделали?

– У вас был очень странный вид.

– Я хотел вас... изнасиловать.

– Что?

Я намазал лицо кремом для бритья и смотрел на себя в зеркало.

– Это было скорее неосознанное желание, – продолжал я. – Вероятно, оттого что я видел за вечер двух убитых, да и меня дважды пытались убить.

– Очень любезно с вашей стороны, что вы подумали обо мне, – заметила Шарлотт.

– Я вам сказал, что это была неосознанная мысль.

Закончив бриться и умывшись, я вернулся в комнату.

Шарлотт стояла у окна спиной ко мне. Я сел на кровать и проверил оружие. В обойме "кольта" оставалось три патрона и четыре – в пистолете Мадрье. Я снял глушитель, чтобы удобнее было носить пистолет. Надев разорванный пиджак поверх рваной сорочки в кровяных пятнах, я взял в руку полупальто, которое выглядело ненамного лучше.

– Подождите, – сказала Шарлотт.

Она открыла дверцу платяного шкафа и сняла с вешалки куртку-дубленку. Я надел ее. Она мне очень шла.

– Это куртка Ника, – сообщила Шарлотт.

– Спасибо. Я верну ее. А где Ник?

Она пожала плечами. Я выудил все из карманов моего полупальто и пиджака.

– Взгляните.

Я протянул Шарлотт фотоснимок, который мне прислала Марта Пиго. Она внимательно изучила его, прочитала текст на обороте и вернула мне снимок.

– Что это за форма?

– Во время войны такую форму носила милиция. – Я убрал снимок. – Спасибо за все. До свидания. – Она не ответила. – Вы сердитесь на меня из-за газет?

– Да.

– Послушайте, Шарлотт, я не могу начать кампанию в прессе, если даже не знаю... если вообще ничего не знаю. Это называется сжечь корабли. Я родом из крестьян, моя милая, поэтому ничего не сжигаю.

– Ладно, идите. Отваливайте.

– Могу прожить без вашего уважения, – заявил я и ушел, бесшумно закрыв за собою дверь.

Я сел в метро на станции "Бют-Шомон", где находится однокомнатная квартира Шарлотт, и доехал до вокзала Монпарнас, где пересел на поезд в направлении Версаля. Я вышел в Кламаре и довольно долго шел пешком. Повсюду были стройки и большие новые жилые дома, в которых жили служащие, ходившие с атташе-кейсами и в очках с прямоугольными стеклами.

В некоторых кварталах с кривыми улочками еще преобладали домики, окруженные садами. Именно в такой квартал, к юго-востоку от вокзала, в двух километрах от железнодорожного полотна, я и направился. Подойдя к деревянной изгороди, я толкнул решетчатую калитку и по усыпанной желтым гравием аллее двинулся к двухэтажному цементному домику. Со строительных площадок доносился стук отбойных молотков. Я поднялся на крыльцо и вошел в дом.