Жан-Патрик Маншетт - Сколько костей!

Хейман сидел в гостиной в большом кожаном кресле. На нем были широкие брюки из серой фланели и пуловер цвета упаковочной бумаги. Он читал Джозефа Конрада. Посмотрев на меня поверх очков холодным и задумчивым взглядом, он положил открытую книгу на столик, страницами вниз.

– Любопытно... – хмыкнул он, – тем более что шахматная партия у нас на сегодня не назначена.

– Вы не читали газет? – Я прошел в комнату. Неожиданно я почувствовал усталость, и у меня было ощущение, что открылись мои старые раны.

– С тех пор как перестал писать статьи, я не читаю газет, – сказал Хейман. – Но Коччиоли мне их принес. Хотите что-нибудь выпить?

Я положил руку на живот.

– Предпочел бы что-нибудь съесть.

– У меня есть ветчина.

Он встал и прошел на кухню. Я последовал за ним. Он достал тарелки и вилки и сунул их мне в руки. Я вернулся в гостиную и накрыл стол старой клеенкой. Хейман принес ветчину, два стакана и литровую бутыль красного вина. Мы сели за стол, и Хейман взял с журнального столика дорожные шахматы.

– Сыграем?

Я неопределенно вздохнул. Он разложил доску и предложил мне выбрать цвет. Мне достались черные.

– Итак, вас навестил Коччиоли, – сказал я. – По службе?

– Мне так не показалось. Он хочет, чтобы вы связались с ним.

– Что? Он хочет схватить меня?

Хейман поморщился и покачал головой.

– Не знаю, – ответил он. – Не уверен. Вы действительно убили этого типа, этого комиссара Мадрье?

Я кивнул. Он почесал подбородок. Сегодня утром он не брился. У него на щеках была седая щетина.

– Вы действительно в дерьме. Я забираю эту пешку.

Он взял мою пешку. Мне не следовало сегодня выбирать защиту Пирка, потому что она требует большой концентрации внимания на первых десяти ходах. Я достал снимок, отправленный Мартой Пиго, и протянул его Хейману. Он прищурил глаза и пристально посмотрел на него, затем встал и вынул очки из синего металлического очешника. Нацепив их на нос, он вернулся к столу и, не садясь, стал рассматривать фото, опершись кулаком о стол и выпятив зад. Его нижняя губа немного отвисла, обнажив желтоватые зубы, и его дыхание не было бесшумным.

– Вы знаете, кто этот тип? – спросил он.

– Возможно, Фанч Танги.

Он кивнул.

– Фанч-Свистун. Он имеет какое-то отношение к тому, что произошло с вами?

Я объяснил. Он качал головой и тяжело дышал. Потом он сел и выпил один за другим три полных стакана красного вина, при этом внимательно слушая мой рассказ. Я не стал упоминать Шарлотт Мальракис.

– Фанч-Свистун, – повторил Хейман, когда я закончил. Он вздохнул и улыбнулся, но это была печальная улыбка.

– Я подумал, что он был связан с милицией. Поэтому я пришел. Почему вы называете его Свистуном?

– Потому, что он все время свистел, – объяснил Хейман. – Он насвистывал "Пляску Смерти". Вы знаете? – Он насвистел мне несколько тактов, но сильно фальшивил. – Похоже, что он находился под впечатлением от фильма Фрица Ланга "Проклятый". Речь шла об одном убийце-маньяке, кажется, его играл Петер Лорр. Он все время насвистывал "Пляску Смерти" [5].

– Я видел этот фильм. Скажите... – Я запнулся, а Хейман поднял глаза и с любопытством посмотрел на меня.

– Что-нибудь не так? – спросил он.

– Все о'кей, – сказал я. – В этом фильме есть слепой нищий... Он узнает убийцу по свисту... помните?

– Ах да! – воскликнул Хейман. – Я понимаю, на что вы намекаете. Но это невозможно.

– Почему?

– Фанч Танги умер в тысяча девятьсот сорок четвертом.

– Скажите мне наконец, кто такой этот Фанч-Свистун.

– Фанч-Свистун был мразью. Он был членом Бретонской национальной партии. Сотрудничал с немцами, да так активно, что даже поссорился с бретонскими фашистами. Начиная с сорок третьего года он стал откровенным преступником. Работал в милиции, во французском гестапо, занимался рэкетом, вымогательством денег, пытал людей. И он всегда насвистывал, насвистывал, когда... когда...

– Успокойтесь, Хейман, – посоветовал я.

Он откинулся назад в кресле и со всего размаха ребром ладони швырнул доску в центр стола. Шахматные фигуры разлетелись в разные стороны. Мы переглянулись, но я промолчал, и Хейман постепенно успокоился.

– Один из моих кузенов имел дело с Фанчем Танги. – Он прикурил "Житан". – Вы знаете, какие мы, евреи? Мы нервничаем по любому поводу.

– О'кей, – сказал я. – Что еще вы можете сказать?

– Если вы хотите подробности, то я должен заглянуть в досье. Они в погребе.

– Пожалуйста, при случае. А имя Марты Пиго вам ничего не говорит?

– Нет. Надо быть идиоткой или петенисткой [6], чтобы назвать дочь Филиппин... Впрочем, Пиго, может быть, не настоящая ее фамилия...

– Значит, Фанч Танги умер? Вы в этом уверены?

– В сорок четвертом году Фанча Танги схватил отряд вольных стрелков на испанской границе. Его машина была набита деньгами и драгоценностями. Он был убит. Подробностей я не знаю, но могу разыскать очевидцев. Хотите, я позвоню одному человеку?

Я развел руками. Я не знал, что это может мне дать, но надо было что-то делать. И я кивнул в знак согласия. Хейман встал из-за стола и направился к допотопному телефонному аппарату, висевшему на стене в глубине комнаты. Я тоже встал из-за стола и подобрал раскиданные по полу шахматные фигуры. Я услышал, как Хейман попросил к телефону капитана Мелиса Санса, с которым он обменялся несколькими фразами по-испански. Я ничего не понял. Хейман повесил трубку.

– О'кей, – сказал он. – Встретимся со свидетелем сегодня вечером.

– Который сейчас час?

– Четверть третьего. У вас часы на руке.

– Они сломаны. Что еще сказал Коччиоли?

– Ничего. Он оставил несколько телефонных номеров. Кстати, вы не знаете типа лет сорока пяти, в очках, в пальто, в шляпе из клетчатой ткани и с подвязанной рукой?

– Почему вы о нем спрашиваете? – удивился я.

Хейман смотрел в окно сквозь тюлевые занавески.

– Потому, что он бродит вокруг моего дома.

Я закрыл шахматную доску, достал пистолет, снял с предохранителя и положил его на стол.

– Это убийца, – сказал я – Если ситуация осложнится, стреляйте, не задумываясь. Он вас не пощадит.

– Эй! – крикнул Хейман. – Подождите секунду!

Но я уже был в дверях и перешагивал через порог, вынимая на ходу из кармана "кольт" сорок пятого калибра. Убийца нордического типа мирно стоял, прислонившись к калитке и покуривая сигару.

– Повернитесь ко мне лицом, – спокойно приказал я.

Он повернулся. У него был утомленный вид, его правая рука висела на повязке черного цвета. Рука была в гипсе до локтя, так что нельзя было натянуть на нее рукав пальто, и он болтался.

– Не делайте глупостей, о которых вам придется пожалеть, Тарпон, – проговорил он. – Мы взяли Шарлотт Мальракис.