Говард Фаст - Ключ. Холостой прогон

— Почистим, мистер?

— Тебе нужно быть в школе, — ответил я.

Биение моего сердца несколько замедлилось, и я хотел немного постоять неподвижно, чтобы окончательно успокоиться. Когда я поставил ногу на его переносной деревянный ящик, он сказал:

— Мистер, почему о людях всегда думают хуже, чем они есть? Я учусь во вторую смену. По утрам я свободен.

Объяснение показалось мне логичным, и я дал ему двадцать пять центов. Это был широкий жест, шире, чем я мог себе позволить, поэтому сегодня вместо ленча в дешевом ресторанчике мне придется довольствоваться кафетерием. От мысли, что приходится считать каждый цент, выбирать между ленчем и начищенными ботинками, у меня опять испортилось настроение. Я был владельцем заложенного-перезаложенного дома, водил взятый напрокат автомобиль, пользовался стиральной машиной и телевизором, тоже позаимствованными в бюро проката.

Спустившись в метро, я дождался поезда, сел и снова раскрыл газету. В Нью-Йорке на рельсы подземки упал человек. В Алжире французские экстремисты убили двенадцать мусульман. Один из убийц подошел к своей жертве на улице, приставил пистолет к голове и спустил курок. Заметки иллюстрировались фотографиями. На одной была запечатлена платформа метро. На другой — три бездыханных тела, мимо которых шли хорошо одетые европейцы — мужчины и женщины, абсолютно равнодушные к произошедшей трагедии.

Я достаточно спокойно отношусь к политике, временами у меня даже мелькает мысль, что меня трудно назвать интеллектуалом. Как и подавляющее большинство людей, я читаю газеты, как бы дистанцируясь от того, что в них рассказывается: он той ненависти, которую один человек испытывает к другому, от жестокостей, совершаемых людьми.

Однако сегодня газета нарушила мой душевный покой.

Я поднял глаза и увидел, что передо мной стоит женщина. Я вглядывался в неё несколько секунд, потом встал и уступил ей место. Не из джентльменских побуждений — в нью-йоркском метро нет рыцарей, — а потому, что она была красивее всех женщин, которых мне довелось видеть в жизни, и смотреть на неё было проще, когда она сидела, а я стоял. Она улыбнулась, поблагодарила меня и села. У неё были черные волосы, черные глаза, показавшиеся мне чуточку раскосыми, нежная, как сливки, кожа и ангельское лицо. Мне доставляло истинное наслаждение смотреть на нее. У меня возникло чувство, будто я впервые вижу женщину.

Я просто смотрел на нее. Сегодня я люблю свою жену не с той всепоглощающей страстью, которую испытывал восемь лет назад, но я продолжаю любить ее. Если кто-нибудь станет утверждать при вас, что страстно любит собственную жену и не в состоянии любоваться другой красивой женщиной, знайте, что он обыкновенный лгун.

Мы с Алисой поженились за четыре года до рождения Полли. Алисе было двадцать пять, а мне двадцать семь. Она переехала в Америку из Англии за шесть лет до нашей женитьбы. В пятнадцать лет она потеряла родителей во время бомбардировки Лондона немецкой авиацией и поселилась у тетки, жившей на скромные проценты с ценных бумаг. Ей пришлось бросить школу и устроиться на работу. И хотя она принадлежала к среднему классу, не раздумывая, пошла на завод. Её рабочая карьера продолжалась до конца войны, после чего Алиса пополнила ряды безработных, — рабочих мест для женщин в Англии почти не оставалось.

Потом умерла тетка, и жалкие крохи от ценных бумаг перешли по наследству к её брату в Шотландии. Спустя несколько месяцев Алиса подписала контракт с агентством по найму домашней прислуги. Фирма согласилась оплатить переезд в Америку, где Алисе подыскали место. Взамен Алиса дала обязательство оставаться на этом месте, пока не возместит стоимость билета и услуг агентства путем еженедельных вычетов из своего жалования.

Ей пришлось три года проработать в богатой семье из пяти человек на Парк-авеню — стряпня, уборка и стирка по пятнадцать часов в день.

Не имея понятия, что закон защищает права работающей женщины, она работала у эгоистичных, высокомерных, бессердечных людей и, тем не менее, сумела скопить достаточно, чтобы прокормить себя потом, когда пошла учиться на оператора ЭВМ.

Я встретил ее, когда мы оба работали в большой архитектурной фирме. Мы понравились друг другу с первого взгляда, мы нуждались друг в друге, потому что оба были одиноки. Сам я родился и вырос в городе Толидо, штат Огайо. Мы поженились спустя год после первой встречи.

Ее мечтой был маленький домик, пусть даже на крошечном участке земли. Мы сложили наши накопления и сделали первый взнос за жилище в Телтоне. Мы с оптимизмом смотрели в будущее, нас переполняли сладкие мечтания. Мы любили детей, были полны решимости иметь их как можно больше и обеспечить им счастливое, безмятежное детство, которого были лишены сами.

С детьми, однако, получилась осечка — почти четыре года Алиса не могла забеременеть. Мы потратили уйму денег на докторов, платили двойные гонорары, а взамен получали заверения, что оба физически полноценны и безусловно способны иметь детей.

Потом родилась Полли, но появление девочки на свет было сопряжено со смертельной опасностью для её матери. Потребовалось кесарево сечение, послеоперационные осложнения на пять недель приковали Алису к больничной койке. По мнению докторов, она больше не могла иметь детей, и их прогноз оказался правильным.

Я опоздал на двадцать минут. Фриц Мэйкен сказал:

— За минуту опоздания плати по центу — мне.

На мое предложение заткнуться он заметил, что сегодня утром я слишком раздражителен и обидчив. Я послал его к черту.

Он посмотрел на меня с некоторым интересом, и я почувствовал, что обязан объяснить свое поведение. Но не сделал этого, а закрепив на кульмане чертеж, начал его разглядывать. Вскоре Фриц сказал:

— Что-нибудь случилось, Джонни?

— Почему?

— Ты уже десять минут смотришь в одну точку.

— Неужели?

— Я подумал…

Я не ответил, потому что в эту минуту зазвонил телефон. Фриц снял трубку и протянул её мне:

— Тебя, Джонни.

Телефон молчал.

— Алло? — сказал я. — Алло, алло?

Я собирался бросить трубку, когда низкий гортанный голос сказал:

— Кэмбер?

— Да, я Джон Кэмбер. Кто говорит?

— Ты не знаешь меня, Кэмбер. Старик был моим отцом.

— Какой старик? Вы уверены, что вам нужен именно я? Меня зовут Джон Кэмбер.

— Я знаю, Кэмбер.

— Что вам нужно, кто вы такой?

— Меня зовут Шлакман. Это имя тебе о чем-нибудь говорит?

Я втянул в себя воздух и ничего не ответил. Бросив взгляд на Фрица, я заметил, что он с любопытством наблюдает за мной.

— Шлакман, — повторил гортанный голос, — Ганс Шлакман.

— Что вам надо?

— Поговорить с тобой, Кэмбер.

— О чем?

— О разном, Кэмбер, о разном.