Лео Мале - Смерть ростовщика

Вытянувшись на спине в ожидании упаковщиков из похоронного бюро, папаша Самюэль Кабироль лежал рядом с креслом, с которого, должно быть, и соскользнул, получив причитавшееся. Готов поспорить на что угодно, что умер он, так сказать, в состоянии греха. Его губа, приподнятая в не столь уж насмешливой, если вдуматься, гримасе, была основательно выпачкана губной помадой. Хорошо пахнущей помадой. Она распространяла аромат, еще не выветрившийся из моей памяти, как бы мимолетен он ни был.

Из данного обстоятельства можно было сделать большое количество выводов, как хороших, так и плохих.

Пиджак на трупе был расстегнут, левая половина удерживалась в нормальном положении вонзенным по рукоять кинжалом. Другая половина, откинутая на руку, открывала глазам подкладку. Из внутреннего кармана выглядывал бумажник из сафьяна, потускневшего от возраста и использования.

Из этого также можно было кое-что заключить. Например, что труп обыскали и взяли...

Возможно, не все!

– Вот оно, твое чудо! – громко произнес кто-то со скрипучим смешком.

Я не узнал собственного голоса, и это произвело на меня странное впечатление. Наконец, после небольшого внутреннего спора, я закрыл входную дверь, чтобы никто не потревожил меня во время моих нечистых занятий. Помимо замка дверь запиралась на большую задвижку. Я повернул рычажок, и механизм сработал. Раздался щелчок, от которого у меня похолодела спина. Испугавшись, я попытался повернуть рычажок в обратном направлении. Напрасный труд. Задвижка не дрогнула. Это была усовершенствованная модель, ее теперь можно было открыть только при помощи специального ключа! Я попался! Но, преодолев первый приступ паники, я вернулся к трупу, обыскал его и нашел связку ключей, в том числе и от задвижки. Сунув его в карман и успокоившись на сей счет, я осторожно вытащил выглядывавший бумажник. Меня пробирала дрожь, но, что должно быть сделано, должно быть сделано, я не мог упускать случай. К тому же этот Кабироль при жизни был омерзительным типом: принять в заклад плюшевого медвежонка! Он не заслуживал лучшего отношения.

Похоже, убили его не для того, чтобы обокрасть. В бумажнике лежала добрая сотня банковских билетов, призывно хрустя тысячными купюрами. Половину я присвоил в качестве возмещения дорожных расходов и компенсации за моральный ущерб, причиненный обнаружением трупа. Как только деньги оказались в моем кармане, я ощутил себя другим человеком.

Вернув бумажник на место, я из профессионального любопытства осмотрел помещение. Право, с большей пользой можно было провести время в кафе. Я обошел комнату, служившую складом, затем поочередно посетил небольшую столовую, таких же размеров кухню и давно не проветривавшуюся спальню. Ничего интересного. Внутренний голос настойчиво твердил, что нет смысла кружить по квартире, главное уйти вовремя!.. Уйти вовремя!.. Расхожие истины имеют свой глубокий смысл, лучше не забывать о них. Это избавило бы меня от многих неприятностей. Когда я вернулся в комнату, где папаша Кабироль держал свою лавочку, на меня обрушился удар тупого орудия по затылку. Ослепнув от боли, я исполнил парочку балетных пируэтов, а затем звезды посыпались у меня из глаз. Теряя сознание, я еще слышал, как внутренний голос мягко нашептывал, что "нечестно нажитое добра не принесет" и что "за преступлением всегда следует расплата". Вот уж о чем я не подумал!

* * *

Иветт Шовире, Зизи Жанмэр или Людмила Черина... Я не был уверен. Но одна из балетных див. Любая. Обнаженная малютка из массивного золота плясала на моей груди, как перед тем, казалось, танцевала на груди Кабироля. Две маленькие туфельки из белого атласа щекотали меня в области левой груди. До моих ноздрей доносился хорошо знакомый аромат, уже встречавшийся мне два раза. Аромат губной помады, девушки в подъезде и помады на губах ростовщика.

Я выругался, пошевелился, перекатился на живот и с трудом приоткрыл глаза. Вдвоем с Кабиролем мы образовывали чудесную парочку, милый сюжетец для каминных часов, каких столько производят в этом квартале.

Полежал на животе, повернул голову на бок, прижав ухо к полу, вроде индейца на тропе войны, следящего за передвижениями противника.

Боже мой! Сколько времени я уже нахожусь здесь? Несмотря на застилавшую глаза пелену, мне показалось, что предметы видятся яснее, чем раньше. Что это – свет нового дня или искусственный?

Я закрыл глаза. Обнаженная женщина не давила больше на мою грудь, но аромат остался, стойкий и одуряющий.

Я снова открыл глаза. В несколько сантиметрах от моего лица маленькая нога, обутая в змеиную кожу, раздавила каблуком выпавший из пепельницы окурок. Обтянутая прозрачным чулком, она была красива. Я снова выругался и выбросил руку вперед, пытаясь схватить ее за щиколотку. Нога внезапно исчезла из моего поля зрения, раздался щелчок, и все погрузилось во мрак.

Вдалеке захлопнулась дверь, затем наступила тишина. Тишина, населенная различными шумами: стонами ветра, стуком дождя, тиканьем часов, перебиваемым странной дрожью, гулом у меня в ушах. Но не осталось ни мурашек по коже... ни аромата духов. Только запах пыли, затхлый дух сырости и еще один запах, пошлый, тошнотворный: запах крови. От него вполне можно было снова потерять сознание.

Но было не время. Опершись локтями, я сумел встать на четвереньки. Некоторое время оставался в этой позе, мотая головой, смутно различая перед собой словно покачивавшуюся фигуру Кабироля. Наконец, цепляясь за мебель, я поднялся. Вокруг меня сгущались сумерки. Я испытывал потребность ясно взглянуть на происходящее, во всех смыслах этого слова. Возможно, небольшая доза света смягчит испытываемое мной головокружение, усиливавшееся от полумрака. Я нажал кнопку выключателя настольной лампы.

Разлившийся свет упал на рукоять ножа для разрезания бумаги, вызвав на нем яркий теплый отсвет. Что же до предполагаемых прогулок обнаженной женщины из золота, то они мне только померещились. Она не покидала груди Кабироля, чтобы пронзить мою, а оставалась прикованной к месту, замерев с поднятой ногой. В определенном смысле мне так больше нравилось.

Таким образом, к кинжалу не прикасались. Зато прикоснулись к двум другим вещам: к губам умершего, с которых стерли следы помады, и к бумажнику, больше не оттопыривавшему карман, куда я его вернул после денежного кровопускания.

По ассоциации я осмотрел собственные карманы. Пятьдесят купюр по-прежнему оставались в моем распоряжении. Повезло. Я еще поздравлял себя с этим, когда раздался телефонный звонок.

В тот момент я еще плохо соображал и к тому же находился слишком близко к аппарату, чтобы проконтролировать реакцию. Пока я понял, какую неосторожность совершаю, липкая от сырости трубка уже касалась моего уха. Вначале зазвучал "Вальс гордецов" из фильма Ива Аллегре, а потом, на фоне музыки, раздался голос: