Лео Мале - Смерть ростовщика

Я стоял посреди улицы, под проливным дождем, пытаясь убедить себя в необходимости покончить со всем этим. Я слишком много нафантазировал относительно этого малого! Конечно, очень красиво преследовать его по наитию, но, право же, не стоило чересчур увлекаться... Лучше было бы вернуться домой... В этот момент мягкий, хотя и не благоуханный, ветерок донес до меня звуки озорной мелодии, исполняемой на аккордеоне. Я тут же двинулся в заданном направлении и без особого труда обнаружил музыкальный источник. На улице Вольта, напротив самого старого здания в Париже высился современный фасад танцевального зала с ромбовидными окнами. "Бубновый валет у Амедеи". Мелодия звучала, вытекая на улицу через щели входной двери, еще подрагивающей после прохода последнего клиента. Я не был таким кретином, чтобы думать, будто им мог оказаться мой "тип", но вошел. В любом случае, не мешало принять чего-нибудь подкрепляющего.

Танцевальная дорожка тонула в полумраке. На украшенной цветами эстраде ударные и еще два-три инструмента ожидали в чехлах прибытия музыкантов. Их час еще не настал. Но на краю стойки в зале быстро громоздилась одна из таких электрических машин, которые всегда к услугам меломанов. Из нее-то и доносились звуки.

Важный и задумчивый хозяин заведения следил за игрой в кости, которой развлекались клиенты. Когда я вошел, все трое окинули меня пристальными взглядами, а затем вернулись к костям. Мне пришлось бы пройтись по потолку или глотать огонь, чтобы они снова обратили на меня внимание. Впрочем, я вернул им их равнодушие сторицей. Принаряженная горничная потягивала маленькими глоточками аперитив, отстукивая такт ногой. За стойкой белобрысая как мочалка барменша споласкивала стаканы, размышляя не иначе, как о смерти Людовика XVI.

Я заказал грог. Пока она мне его готовила, я отправился к музыкальному аппарату, который, казалось, только того и ждал, чтобы испустить протяжный прощальный аккорд. Диск соскользнул на место под планку с номерами. Я справился со списком. Грисби в нем фигурировал три раза, в разных исполнениях. И там был также "Вальс гордецов" из фильма Ива Аллегре. Я поставил его, исключительно ради собственного удовольствия, и вернулся к стойке, где меня дожидался дымящийся грог.

Любители игры в кости, погруженные в партию, казалось, не прервали бы ее ни за что на свете. Горничная, прислонившись к стойке, по-прежнему отбивала такт. И только барменша укоризненно взглянула на меня.

– Вам что, не нравится? – спросил я, указывая на машину, сияющую хромированными частями.

– О, чертовщина! – отозвалась барменша. – Это, да еще и оркестр! Если так будет продолжаться, вставлю себе беруши. Эту мелодию я сегодня прослушала раз пятьдесят!

– Что, есть любители? Она вздохнула:

– Один любитель.

– Повежливей с посетителями, Жо, – бросил патрон, отрываясь от схватки. – Не стоит чертыхаться за здорово живешь.

Он реагировал с опозданием, но от всего сердца.

– Ничего страшного, – заметил я.

– Извините, – сказала барменша.

– Ничего страшного. Готов спорить, это Альфред, Фредо!

– Фредо?

– Ну, любитель "гордецов".

– Не знаю его имени.

Что ж... Диск закончился, и она отошла. Тем хуже для барменши. Затем при помощи какого-то зеваки найдя туалет, я направился туда. Он находился в начале коридора, между крошечным чуланом и единственной телефонной кабинкой. Я зашел в нее, закрыл дверь, отрезав себя от музыки. Как только я выпустил ручку, музыка взяла реванш, резко ударив по моим барабанным перепонкам, не ожидавшим такого "нападения". Дверь прилегала неплотно, и чтобы звонить спокойно без несвоевременного музыкального сопровождения, надо было придерживать ее. Удовлетворенный результатом своего эксперимента, я вышел из кабинки. Из коридора, загромождая его своей могучей фигурой, на мои действия смотрел патрон.

– Чего-то ищете? – спросил он усталым бесцветным голосом.

Сказать, что уже нашел? Я пожал плечами:

– Ничего. Спасибо.

Я вернулся в кабачок, выпил свой грог, расплатился и, вежливо распрощавшись с компанией, небрежно вскинув палец к полям шляпы, направился к выходу, сопровождаемый взглядами четырех пар глаз. Кто-то сказал вслед:

– Он, верно, и есть...

Снаружи еще шел дождь, но слабее. Не торопясь, я снова пошел в направлении улицы Фран-Буржуа. Там полновластно царили тишина и спокойствие. Никакого подозрительного столпотворения не замечалось перед зданием, где одна из квартир скоро станет вакантной. Я купил вечернюю газету у охрипшего газетчика и пристроился с ней в ближайшем бистро, заполненном симпатичной публикой, среди которой и затерялся. Разговоры вертелись вокруг самых разных тем, всех, кроме убийства. Два-три раза мне послышался характерный сигнал полицейской машины, но, видимо, это у меня в голове шумело... Сильно шумело. К тому же, префект полиции запретил пользоваться сигналом. Впрочем, в какой-то момент я оказался не единственным, кто различил зарождающийся вдалеке и нараставший, по мере приближения, звук сирены. Пожарные? Пожарные имели право пользоваться предупредительным сигналом.

– Где-то пожар, – отметил мальчишка, рассмеявшись собственным словам.

– Ага, или потоп, – ответил его приятель.

– Или какой-нибудь тип угорел.

Машина пожарных проехала по соседней улице, по-прежнему сигналя, и скрылась в ночи. Я расплатился и прошел к телефону. Тэмпль, 12-12. Я дважды набирал номер, с интервалом в несколько минут. Мне казалось, что я слышу, как звонок гремит в темноте, тяжесть которой я словно ощущал на моих плечах. Никакие густые усы со шляпой над ними не сняли трубку, чтобы мне ответить.

Я вернулся домой и лег спать без ужина, больной, как тысяча собак.

Проснулся я на следующий день около полудня.

Дождь прекратился. Барометр показывал ясную погоду. Мое настроение тоже улучшилось. Не считая головной боли, я чувствовал себя много лучше, чем накануне в это же время. Мое состояние увеличилось на пятьдесят тысяч франков, а состояние финансов влияет на состояние духа и тела. Однако, я все же был здорово разбит. Удар по голове не прошел даром.

Из постели я позвонил Элен узнать, что новенького в агентстве. Ничего. Я сказал секретарю, что опасаюсь, будто подхватил грипп, и что она вряд ли увидит меня в этот день. Куколка ответила, что как-нибудь примирится с этим.

Покончив с делами, я оделся и вышел позавтракать. Я скупил утренние выпуски всех ежедневных газет, еще имевшиеся в продаже. Писали обо всем – от ООН до НАТО, в Бельвиле обманутый муж убил жену, чтобы отомстить за поруганную честь ("предлог", сказал бы Феликс Фенеон), из троих осужденных, недавно сбежавших из тюрьмы, двоих поймала служба исправительных учреждений, а третий, Роже Латюи, прозванный, лучше не спрашивайте, почему, Жеманницей, оставался в бегах; Мерлин Монро и Джина Лоллобриджида собирались сниматься вместе в фильме под названием "Орел и Решка". Должно быть, враки. Но напрасно я читал все подряд, нигде не упоминалось о случае с Кабиролем. Первые вечерние выпуски также молчали об этом. Если никто не решится сообщить полиции о смерти ростовщика, у того будет шанс спокойно сгнить у себя на третьем этаже и заразить чумой весь квартал. Неприятная перспектива, от размышлений о которой меня оторвало лишь чтение 13-часового выпуска "Крепюскюль".