Джоди Здрок - Спектакль

Возможно, она встретилась с Темным художником и не помнит этого.

Может, он даже подходил к ней, угрожал ей, что-то ей сделал. А она не может вспомнить. Может, ее дневной сон не был сном – сновидение, начавшееся как воспоминание, было новым видом провала в памяти, вызванным… Чем? Видом восковых фигур в сцене морга, ссорой с Симоной, чем-то еще? Что-то могло случиться. А может, и нет.

Она не была уверена.

– Это кровь?

Натали подняла взгляд, увидев молодую женщину в черном одеянии, белом головном уборе с оборками и черным покровом. Она узнала одежду: такую носили сестры Доброй помощи, ухаживающие за больными.

– Это… да.

Монахиня посмотрела на бутылочку, которую Натали держала в одной руке, а потом на кулак, в который она сжала другую. Острый взгляд ее зеленых глаз перешел на лицо Натали.

– Это не моя. – Она помотала головой. – Я не знаю, чья. Кто-то… подложил мне это в сумку, наверное. – «Хотя это и пугает, но это лучше, чем если бы я встретила убийцу и забыла об этом». – Я только что ее нашла.

Правда была абсурдной. Она знала, как странно она выглядела и как неправдоподобно звучали ее слова. И все же не могла соврать монахине.

Та наклонилась ближе.

– Тебе нужна помощь? – прошептала монахиня. – Я могу побыть с тобой, пока семья не придет. У тебя есть семья?

Тон ее был полон сочувствия, на лице – забота. Но была и осторожность, такая, с которой мама говорила с тетей Бриджит, когда та вела себя странно.

– Спасибо, да, есть. Я как раз иду домой. Я… мне не нужно в больницу, – сказала Натали, поглядывая на сосуд с кровью.

– Ты уверена?

– Да.

Монахиня, глядя на нее со смесью сочувствия и жалости, тронула ее за локоть. Она медленно закрыла глаза, а потом открыла снова.

– Хорошо, – поклонившись, та пошла прочь.

– Помолитесь за меня, сестра, – крикнула ей в спину Натали.

Монахиня обернулась с легкой улыбкой:

– Я уже молюсь.

Натали болтала ногами над Сеной. Сидеть на цементе было неудобно, и ей было очень тревожно останавливаться на одном месте надолго, но нужно было поразмыслить.

Она ненавидела свою жизнь. Хотела бы, чтобы тогда, в первый раз, она не прикоснулась к стеклу, а разбила его. Если бы она могла путешествовать во времени, то так и сделала бы.

Видения разрушили все привычное и хорошее. Ощущение реальности и воображение сплелись наихудшим образом из всех возможных. Ее отношения с мамой. Ее дружба с Симоной. Ее честность в письмах к Агнес. Ее спокойный сон. Еда. Память.

А Темному художнику что было за дело? Он никак не мог знать о ее способности. Кого, по его мнению, он мучил: девочку – посетительницу морга или анонимного журналиста, автора репортажей из морга? Не мог же он знать, что это все она.

Или мог?

Он мог следить за каждым ее шагом с момента первого видения или играть в игру, как с полицией и Le Petit Journal , куда посылал свои дурацкие письма. Мог уже знать все о ней или ничего не знать. После сна и своей ненадежной памяти она не могла себе доверять.

И что теперь?

Вдохновение. Очевидно, что она не понимала, что это значит. В этом все дело, без сомнения. Запутать ее и заставить размышлять, что какой-то там убийца-психопат имел в виду в своих двусмысленных посланиях. Но она больше не собиралась это делать.

«Почему я? Почему все это, почему мне?»

В крови не было никакого смысла, кроме как помучить ее. Если она принесет ее в полицию, то ей не поверят, скажи она, будто ее подложили незаметно или она появилась после встречи, которую она забыла. Даже если полиция каким-то образом примет ее всерьез, они неспособны ничего сделать или сказать, чья это кровь: жертвы Темного художника или крысы из канализации.

Натали вылила кровь в реку и туда же выбросила бутылочку, затем крышечку, а потом и смятые листья, в которых была пропитанная кровью бумажка. Она смотрела, как кровь рассеивается в воде, а сосуд наполняется водой, и вот река все поглотила полностью. Листья и бумажка успели отплыть на метр, прежде чем начать тонуть. Она опустила руку в реку, позволяя течению бежать сквозь пальцы. Затем встала, вытерла руки о платье и пошла домой так быстро, как только могла.

Единственным утешением Натали в этот день, помимо уюта от улегшегося в ее ногах Стэнли, было письмо от Агнес.

Дорогая Ната,

вот это да! Я все перечитываю эти газетные вырезки. Пожалуйста, присылай еще. Я хотела бы узнать все о Темном художнике и этих убийствах. Какое интересное время в Париже. Осмелюсь сказать, что мое любопытство перевесило бы брезгливость и я, наверное, с тобой вместе ходила бы смотреть в морг.

У тебя есть догадки? Ты слышала что-нибудь в редакции, что не опубликовали? Как считаешь, каким образом он выбирает жертву? Наверное, тебе страшно одной ходить по улицам? Будь осторожна, подруга.

Мы на днях ходили в яблоневый сад. Хоть яблоки еще и не созрели, гулять по рядам довольно крепких деревьев просто великолепно. Они все выстроились в линию, как толстенькие костяшки домино. Пышные и ароматные. Правда, пчелам они тоже очень нравятся, и Роже покусали. Я, наверное, ужасная сестра, но сказала ему перестать плакать и что он это все равно заслужил. За пару минут до этого мама велела ему прекратить так носиться. И, конечно, он не послушал, опрокинул мою корзину, почти полную, и даже не помог собрать рассыпанные яблоки. Я одно бросила в него и промахнулась. И рада, что пчела оказалась более меткой.

Я думала о том, как описать тебе запах океана, и все еще не уверена, что могу дать точное определение. Соль и вода, как ты сказала, и жизнь. А также смерть и разложение – как в случае водорослей, – но даже этот запах приятен. Если движение, сила и красота имеют запах, то это запах океана. Полагаю, это не очень полезно, да? Надеюсь, в следующем году сама поймешь, когда приедешь в своем викинговом шлеме.

Она не решила, как ответит по поводу Темного художника, и вообще не хотела об этом сейчас думать. А пока просто была благодарна за дружбу с Агнес и с нетерпением ждала ее возвращения домой.

Побеги сожаления стали подкрадываться к ней ночью.

Натали сначала их не замечала. Лежала, гордая тем, что вырвала контроль у своей способности, у Темного художника, у вредного влияния Симоны. Они все были здесь, в тени, но она была слишком непримиримо настроена, чтобы заметить.

Затем они потянулись к ней через сны о Симоне – приятные, счастливые воспоминания о приятных, счастливых днях. Такие сны, что обманывали ее, и после пробуждения ей казалось, что между ними все хорошо и что она может вскочить с постели и побежать рассказывать ей о сосуде с кровью. Будто так все еще можно было сделать.

Эти побеги подобрались еще ближе следующим утром, когда она прочитала о Мирабель.