Александра Стрельникова - Что немцу хорошо, то русскому смерть [СИ]

— Из-за себя.

Смотрит испытующе, задумчиво прикусив губу.

— Ну-ну. Тебе виднее. Только если ты просто по бабьей дурости хвостом крутишь — бросай. Он парень хороший. С ним так не надо поступать.

— Простите за прямоту, господин полковник, но кто вам дал право совать нос, куда не просят?

— Друг он мне.

Отворачивается и отходит. Но тут же попадает в цепкие лапки Виктории Прокопьевны. До самого отлета они прогуливаются под руку и беседуют. Почему-то уверена, что говорят обо мне и Федоре.

— Какая… стильная женщина, — с придыханием говорит мама. — Вот что значит порода, моя дорогая. То, о чем я всегда тебе говорила. Мы — совсем другой социальный слой.

Мне нравится это «мы»!

— Вообще-то госпожа Виктория Соболева, маркиза де Метенон (мама хватается за сердце и закатывает глаза) родилась в дремучей Сибирской деревеньке в семье местного плотника. У нее было пятеро братьев и сестер, но все они умерли во младенчестве — жили очень бедно, да и врачей вокруг не наблюдалось. Она — типичный образчик человека, который целиком сделал себя сам, мама. Порода и социальный статус семьи здесь совершенно не при чем. Лишь природный вкус, ум, упорство и желание всему научиться.

Маме нечего ответить. Пожалуй впервые в жизни.

Объявляют посадку на наш самолет. Я и раньше летала, но за границу всего один раз и, естественно, не первым классом.

Полный восторг!

В Берлине солнечно и жарко. На такси добираемся до гостиницы, которую забронировала для нас через интернет Ксюха. Уже из номера звоню в офис адвоката Вебера. Одну к нему меня Виктория Прокопьевна не отпускает. Так что опять такси до места. Адвокат приветствует меня легким поклоном, маркизе же целует ручку. Она усаживается, изящно скрестив безупречные щиколотки, и начинает забрасывать его вопросами. Заданы они совершенно светским тоном, но явственно дают понять, что дама в финансах и бизнесе разбирается получше некоторых мужчин.

Вскоре картина с моим наследством полностью ясна. Мне совершенно не нужны машины, которые остались от моего отца и брата, и адвокат предлагает свои услуги по их продаже. Не нужна мне и квартира — совершенно не знаю, что с ней делать. За нее же и платить что-то наверно надо? Квартплата, налоги… И в то же время продавать ее жаль. Фамильное гнездо все-таки. Даже если я сама выпала из этого гнезда практически сразу.

Виктория Прокопьевна и этот вопрос решает поразительно быстро. Вскоре я уже подписываю несложный контракт с адвокатской конторой все того же Вебера, которая обязуется следить за состоянием моей недвижимости, своевременно уплачивать коммунальные расходы и совершать прочие необходимые действия. Сумма, которую мне предстоит платить ежегодно за их услуги, кажется мне достаточно крупной, но Виктория Прокопьевна уверяет меня, что это на самом деле очень дешево.

— Зато у тебя будет свое гнездышко в Европе. Приедешь сюда в отпуск, разберешь все в квартире по своему вкусу… Подумай: своя собственная, отдельная квартира! Может когда-нибудь надумаешь переехать сюда жить. Писать твои научные труды в Берлине можно ничуть не хуже, чем в Москве. И мама редко звонить будет — звонок международный, дорого. Только за немца замуж не выходи. Они жуткие скопидомы. Хуже их только французы.

При этом она обворожительно улыбается Веберу, и тот, ничего не понимая, потому как говорит она по-русски, тоже радостно улыбается ей в ответ. Приходится отворачиваться, чтобы скрыть усмешку. Нам предстоит оформить еще кучу бумаг, чтобы недвижимость и деньги стали моими не только фактически, но и юридически. Однако это не мешает Веберу сразу вручить мне ключи от квартиры.

В нее Виктория Прокопьевна со мной не идет — у нее встреча.

Но подозреваю, что делает она это просто потому, что понимает — сюда, в дом моего отца я должна прийти одна.

Как мечтала когда-то, сверяясь по бумажке, нахожу дом, поднимаюсь на нужный этаж, вкладываю ключ в замок… И вот я уже внутри. Здесь ничего нет от Гюнтера. Видимо он, став взрослым, жил где-то еще, скорее всего снимал жилье. Это же квартира пожилого человека, который был увлечен книгами, историей, архивами… Большая библиотека, удобные кожаные кресла. Старинный резной буфет на кухне. Мебель тяжеловесная, добротная. Но не лишенная своей прелести.

Понимаю, что для того, чтобы мне здесь было хорошо и комфортно, достаточно будет сделать генеральную уборку, сменить портьеры на более веселые, выкинуть протертые ковры и перетянуть обветшалое покрытие на диване. И конечно, сменить кровать в спальне. На том же самом ложе, где, возможно, провел последние часы своей жизни Фридрих Унгерн, я спать не смогу.

Делюсь своими замыслами с Викторией Прокопьевной. Она в восторге и тут же приезжает. Не проходит и часа, как в моей квартире появляется замерщик из мебельной мастерской, который ощупывает и придирчиво изучает диван. Следом за ним появляются грузчики, которые выносят из квартиры неугодную мне кровать и ковры. Потом на пороге возникают две девушки из мастерской по пошиву штор. У них все с собой. Образцы тканей, тесьма, украшения. Вскоре выбран и цвет, и фасон.

— Великолепно!

Теперь остается выбрать и купить кровать. Этому мы и посвящаем остаток дня. Вечер же проводим на уютном балкончике моей новой квартиры за бутылочкой вина. Мама не звонит, да и не будет — для нас это действительно слишком дорого. По крайней мере, пока я не вступлю в права наследства. Адвокат сказал мне, что денег на счету «не так много», но когда я вижу цифру, то понимаю, что у нас разные представления о том, что такое много, и что такое мало. После продажи обеих машин, мой счет вполне можно будет назвать кругленьким. Маме так и скажу. За то, что я не стала продавать квартиру, она меня, конечно, отругает, но ее ведь после того, как я окончательно разберусь в ней, можно будет сдавать…

Интересно, а где живет Федор? И как? Холостяцкий «флет» — запущенный и грязный? Или у него периодически наводят порядок ночующие дамы? Про дам думать не хочу. Про Федю тоже, но все равно, как я не сдерживаюсь, разговор таки сворачивает на него. Пытаюсь подбить Викторию Прокопьевну рассказать мне о нем побольше, но она — кремень. Все сказанное ей без права передачи, действительно умирает в ее душе.

Ночевать едем в гостиницу. Но на следующий день я снова на пороге квартиры отца. Меня влечет его архив. Он у него в таком порядке, что невольно вспоминаешь о немецкой точности. Больше всего действительно о роде Унгернов. Писем барона по поводу клада нет. Да я и не рассчитывала их найти, ведь мне было ясно сказано, что Гюнтер выкрал их. Зато находится много другого, не менее интересного. В основном мелочи, но кое-что из этого становится новостью даже для меня.