Александра Стрельникова - Что немцу хорошо, то русскому смерть [СИ]

Зато неожиданно обнаруживаю, что ему каким-то чудом удалось наладить контакт с моей мамой. Началось все с того, что у нас потек кран, а в ЖЭКе мне заявили, что сантехник ушел в запой. Причина, понятно, уважительная. Посмеялась. В шутку же о таком раскладе сил рассказала по телефону Федьке. Потом уже у мамы узнала, что было дальше. Сказала:

— Приходил твой здоровенный приятель. Тот, который хромой. Починил все. Рукастый… Еще вон, полку мне подвесил…

Таким образом майор Кондратьев признан существом хоть и низшего сорта, но в хозяйстве весьма полезным. Нет, не зря Приходченко называл его лучшим переговорщиком. Если уж он с моей мамой нашел общий язык — он и правда гений. Теперь Федор и с мамой и, что самое печальное, со мной «дружит». Когда в очередной раз звонит Виктория Прокопьевна и интересуется «сводкой с фронтов» (это она так формулирует), то реакция ее на мой рассказ нерадостная:

«Тяжелый случай!»

— Слушай, Ань, а может тебе его просто соблазнить? Подпоить, и в постельку?

— Не умею я это, Виктория Прокопьевна. Да и нечестно так…

— Тьфу на тебя три раза, — маркиза де Ментенон плюет в сердцах и вешает трубку.

С Ильей мы ходим в кино, в театры и на выставки. Он провожает меня до дома. Он уже выиграл у Федора «тендер» на то, чтобы встречать меня после лекций, теперь же приезжает еще и к моему НИИ. В эти дни, когда лекций у меня нет, мы и идем «на культурку». Так он посмеиваясь определяет наши культпоходы. Заканчиваются наши встречи всегда одинаково: по-пионерски. Мы сидим в его машине, целуемся. Иногда он даже позволяет себе забраться рукой мне за вырез или немного продвинуть ее под юбку. Но я это не поощряю, и он отступает.

Понимаю, что до бесконечности так продолжаться не может. Он нормальный молодой мужик, у которого имеются вполне понятные «потребности»…

Неужели я когда-то мечтала о нем? Неужели чуть не наложила на себя руки, когда он бросил меня уже во второй раз, предварительно походя переспав со мной?

Кстати, о потребностях… Вскоре становится совершенно очевидно, что они есть и у меня… Сны, которые мне теперь снятся все чаще, побили бы все рекорды популярности на любом порно-сайте. Но почему-то ни в одном из них со мной рядом не наблюдается Ильи. Только проклятущий Кондратьев. Может все-таки последовать совету Виктории Прокопьевны и соблазнить его? Подпоить… Только не его, а меня, чтобы обрести раскованность и удаль, про которую в народе говорят «пьяному и море по колено», и… И что-то такое сделать.

Но как только представлю себе, что висну на нем, подобно этой его Маринке, оглаживая и хватая за выступающие части тела, так стыдно становится, что прячу горящие щеки в ладонях. Особенно если такие мысли накрывают меня где-то в общественном месте. Понимаю, что на это не пойду никогда. Да и мамин опыт, вдолбленный ей в меня намертво, дает себя знать. А из него следует простое — нет ничего унизительней и страшнее оказаться отвергнутой. Как я переживу, если кинусь к Федору с объятиями, а он меня оттолкнет?

Но наверно, все-таки пора принимать решение. Нельзя вечно хвататься за то, что твоим быть не хочет. Надо перестать мучить неопределенностью Илью, а Федору сказать, чтобы катился ко всем чертям со своими комплексами и своей Маринкой…

Случай окончательно определиться представляется довольно скоро. Ксюха приглашает нас всех на свой день рождения. Из Парижа по такому случаю прилетает Виктория Прокопьевна. Кроме нее и Серджо за праздничным столом Ксенькина подруга Ирка с мужем и детьми; Стрельцов со своей Машкой; и мы с Федором. Каждый сам по себе.

Собственно, меня звали с Ильей, а Федьку, как я предполагаю, с Мариной. Но… Короче говоря мы оба, видимо, принимаем одинаковое решение и приезжаем в одиночестве.

Когда Ирка с семейством, а следом за ними и Стрельцовы отбывают, мы с Ксюхой остаемся вдвоем на кухне. Убираем со стола, прячем остатки пиршества в холодильник, набиваем освободившейся посудой посудомоечную машину, болтаем ни о чем… Обычные бабские дела.

Думаю, что Серджо ушел проводить Φедора, (повода задерживаться тут дальше у него ведь и правда нет — я его, как стало совершенно очевидно, перестала интересовать окончательно) а Виктория Прокопьевна занимается с внучкой. Однако вскоре выясняется, что я ошибаюсь. Ксюхина бабушка появляется в гостиной, забирает две рюмки, початую бутылку водки и удаляется через двери террасы куда-то в сад. Знаю, что там есть маленький финский домик. Специальная конструкция с мангалом посередине и лавками вокруг, чтобы даже зимой можно было сидеть в комфорте и жарить шашлыки или ещё что-то. Почему-то уверена, что там с Викторией Прокопьевной не Серджо, а Федор, и что говорить они будут «за жизнь», а значит и обо мне…

Любопытство, как известно, не порок. Стараясь действовать незаметно, накидываю на себя пальто и тоже прокрадываюсь в сад. Чтобы Ксюха меня не засекла, выхожу через дверь в котельной. Точно! В финском домике видны отсветы огня в растопленном мангале. Подбираюсь ближе. Голоса слышу, но суть разговора совершенно не улавливаю. Жаль. И тут Виктория Прокопьевна приоткрывает дверь.

— Что-то жарко совсем стало. Не против, если я проветрю, не замерзнешь?

— Да что вы, Виктория Прокопьевна! Я вообще не мерзну. Как-то пришлось нам с моими ребятками почти сутки по шею в ледяной воде просидеть. Под обстрел попали. Спирт правда у нас во фляжке имелся… Хлебнешь из фляжки и водой из речки, в которой мы и сидели, запиваешь… И ничего! Даже насморка потом не было.

— Да, Федя, парень ты здоровый. Но глупый.

— Ну Виктория Прокопьевна, не начинайте сначала.

— А я и не начинаю, я продолжаю. Ты ведь ее любишь… Любишь! И не крути своей башкой чугунной. Все равно не поверю, что это не так. Так к чему все эти коленца?! И девку мучаешь…

— Да не больно-то она, как я посмотрю, мучается! Каждый день цветочки, поцелуйчики, в машине по часу возле ее дома сидят… Об искусстве, думаете, беседуют?

Как мило! Он что же за мной следит?

— А ты со своей шалавой, которая тебе в штаны разве только на людях не лезет, что по ночам исключительно гравюры рассматриваешь? Не знаю… Может Ане и правда будет лучше с этим Ильей…

Вскипает:

— Да если он только ей под юбку залезет, я его…

Больше терпеть не могу. От бешенства даже мышцы на лице сводит. Распахиваю дверь и вхожу.

— Ты его — что? Убьешь? То есть тебе под юбку к Маринке лезть можно, а мне надо сидеть как монашке в красном углу под иконой и иметь лицо постное, но возвышенное, так? Да пропади ты, Федь! И имей в виду: ВСЁ! На этот раз действительно всё. Теперь я тебе скажу то же, что ты мне тогда в больнице: не появляйся возле меня больше! Никогда! Хватит рубить хвост собаке по частям. Больно же, черт бы тебя побрал! И в моем дворе тоже не появляйся! Потому что когда тебе придет фантазия следить за мной и за Ильей в следующий раз, ты увидишь, что мы в машине сидеть не останемся. Мы пойдем ко мне, в мою кровать. Или в его. Какая ближе окажется. Усек?!