Александра Стрельникова - Что немцу хорошо, то русскому смерть [СИ]

— Зато не комната в коммуналке, а отдельный флэт. Цени!

Ценю. Просторно, чисто и очень как-то по-казарменному, я бы сказала. Не интересует Федора такое понятие, как домашний уют. Или просто не умеет он его создать. Зато кровать у него — лучше не бывает. Мечта нимфоманки или нимфомана… Э-э-э… То, что есть такое понятие, как «нимфоманка», это точно. А нимфоманы? Они есть? Это как в том анекдоте, который вырос из рекламного ролика: «Пап, а инопланетяне есть? — Нет, сынок, это фантастика. — А педерасты? Есть, сынок, это — фантастика!» Вот и тут: «А нимфоманы есть?..»

Смотрю на Федора и понимаю — точно есть и это точно фантастика!

Кровать у этого засранца огромная, низкая, в меру мягкая, в меру жесткая… Сразу понятно, где хозяин квартиры проводит больше всего времени, находясь в этих стенах. На перекладинах в изголовье болтаются наручники. Взвешиваю ближайшую пару в руке. Федор смущается и кидается их снимать, но я останавливаю его.

— Может пригодятся…

Смех-смехом, но мы и правда придумываем им применение… Никогда не подозревала о существовании скрытых садистских наклонностей у себя, но вид огромного Федора, прикованного к собственной кровати за обе руки и потому совершенно беспомощного, мне так нравится, что просто жуть. И сколько неожиданных возможностей открывается! Ведь теперь он может только решительно возражать, нервно хихикать и безуспешно пытаться увернуться. Вот только ничего у него с этим не получается. «Ань, прекрати. Ань, ты это, пальцы-то свои оттуда… Ань, где ты всему этому научилась?!! О господи, Ань! Анька… Ох-х-х…»

Утром нас будит мамин звонок. Она в очередной раз потеряла меня, хоть вчера я ей звонила и предупредила, что ночевать не приду.

— Мам, все в порядке. Спасибо, что разбудила, на работу собираться уж пора.

— Смотри не опаздывай. Культурные люди никогда не опаздывают.

Бегу в ванну. Федор уже здесь, мрачно рассматривает свою украшенную глубокими царапинами физиономию. Встаю рядом с ним и… О Господи! За ночь синяк под глазом налился победной синевой, разбитая губа распухла и тоже как-то побурела. В самый раз под венец, и жених соответствующий.

Принимаюсь хохотать. Потом икая и подвсхлипывая обрисовываю возникшую перед моим внутренним взором картинку Федору: он в смокинге, я в белом свадебном платье, а лица у нас — ну вот какие есть, такие и лица.

— Балда, — говорит он нежно и целует, стараясь не зацепить опухоль на губе. Странно, вчера, когда целовались, ни о каких моих ранах не думали, и ведь не больно было!

Продолжаю критически изучать себя. Нет, в таком виде идти на работу точно нельзя.

— Федь, а когда это сойдет?

— Ну-у-у… Недели через две…

— Да ты что!

— Наверно через неделю уже гримом ситуацию можно будет подправить.

— И что мне делать?

— Умываться и одеваться, — говорит Φедор и идет открывать входную дверь, в которую уже давно кто-то звонит.

Оказывается, что это Серджо и Стрельцов.

— Здорово, Кондрат… О! Анна! Че-е-е-ерт! А что это с тобой?.. Да и с тобой, Федь… Вы что дрались?!!

Перебивая друг друга, пересказываем вчерашние события, но по-моему эти двое так до конца нам и не верят.

Переглядываются подозрительно и все время косят по сторонам — ищут, видимо, сломанную мебель и разбитую посуду. Но ничего подозрительного, кроме наручников на кровати нет, а их из кухни, где мы сидим, не видно.

Свадьбу решаем сыграть, как только у меня подживут отметины на лице. Мама неожиданно для меня этим решением совсем не шокирована.

— Ничего. Он парень толковый, хоть и спецназовец. Да и в наше неспокойное время иметь в семье представителя силовых ведомств — полезно… Этого самого Павла ведь так и не поймали.

Права. Не поймали. И, думаю, не поймают. Я его по-прежнему очень боюсь. Хоть и выяснилось, что стрелял в меня не он, но как вспомню тот его жест, которым он меня испугал до колик в Шереметьево, так в животе аж леденеет. Тем более, что он, как выясняется, меня тоже не забыл. По телевизору пересказывают очередной эпизод из боевой и трудовой жизни героического Федора Кондратьева — дескать, вновь отличился бравый майор, уже награжденный в этом году за другой свой подвиг орденом. На этот раз спас от убийцы свою любимую девушку. Сюжет проходит вечером, а утром следующего дня Павел звонит мне.

— Привет, узнала?

Молчу. Решаю — прямо сейчас трубку бросить или…

— Я ведь опять перезвоню или подъеду. Проще поговорить и отделаться.

Зараза! Неужели я со всеми своими эмоциями настолько предсказуема?

— Говори.

— Молодец. Собственно, я только хотел тебя поздравить. Все-таки ты поразительно везучая девка. Мне бы твою везучесть, я бы горы свернул.

— Каждому воздается по делам его.

— Ты что в религию на почве всего этого ударилась? Как этот твой…

— Нет, не ударилась. Просто, всякий раз общаясь с тобой, невольно начинаю думать о вечном. Ведь ты тогда меня на верную смерть отправил. Своими руками. Чего теперь-то любезничать тянет? Совесть нечистая мучит?

— Может и так. Может и мучит. Только очень уж мне тогда деньги были нужны.

— Ну да. Сейчас еще расскажешь мне душещипательную историю про любимую бабушку, которой срочно требовалась операция…

— Не расскажу. Все равно ведь не поверишь.

— Не поверю. Я тогда твои глаза видела, Паш. Люди с таким взглядом редко знают о том, что такое угрызения совести.

— Не боишься так со мной говорить?

— Боюсь. Но я как-нибудь с этим справлюсь.

— Да. Наверно, справишься… Если бы все у нас с тобой иначе сложилось, я бы — ух!

Отключаюсь решительно. Ух. Аж передергиваюсь от этого «ух». Так, что тут же начинает болеть и рука, и ребро. Интересно у меня эти мои боевые ранения теперь всегда о себе давать знать будут? «Ноют на погоду старые раны…» У моего злосчастного предка, барона Унгерна на голове был шрам от сабельного удара, который он по молодости и неопытности схлопотал на дуэли. Потом остаток жизни у него временами дико болела голова. Многие исследователи указывают на то, что эти боли не могли не повлиять на его психику. Интересно, а мои раны повлияли на мою психику?..

Сижу смотрю на молчащий телефон. Γосподи! Ну сделай так, чтобы Павел навсегда исчез из моей жизни. Когда-то в том доме в Акше я клялась, что отомщу ему (именно ему!) любой ценой. Но теперь хочу лишь одного — больше не слышать его голос, не вспоминать лицо, не думать о том, что пережила во многом из-за него. Просто потому, что Павлу тогда нужны были деньги…

Я разрываюсь между мамой, Федькой, работой, ателье, где мне срочно шьют свадебное платье и допросами в полиции.

Следователь рад до невозможности, что еще одно глухое дело раскрылось само собой и при этом все даже обошлось без трупов. Неприятно, конечно, что арестованная за тройную попытку совершить убийство Маринка — своя, тоже работает в полиции. Но тут внезапно выясняется, что еще за два дня до того, как она решила меня пристрелить в третий раз (про первые два, видно, не придумали как отмазаться!), ее уволили из рядов по состоянию здоровья.