Александра Стрельникова - Жизнь - жестянка [СИ]

Когда он выбирается наружу, у него в руках я вижу, как мне поначалу кажется издалека, кусок халвы, которая почему-то продается под названием «ойло». Но по тому, как он с ним обращается, понимаю — это не халва. Растерянно смотрю вниз, на Стрельникова. На крышу он взбирается совсем не так красиво и ловко, как его приятель, но результат тот же — Стрелок уже рядом, а потом спрыгивает обратно в проулок и идет навстречу тому мужику с халвой в руках.

— Твою мать!!!

Это Стрельников, и голос у него почему-то сиплый и звучит на октаву ниже обычного. Я торопливо лезу по ящикам следом за ним. С близкого расстояния та штука, которую здоровяк снял с днища моей машины, выглядит все-таки не как халва, а как здоровый кусок сероватого пластилина. Мужик демонстрирует Стрельникову сначала его, а потом какую-то трубочку, которую, судя по дырке в пластилине, он недавно вытащил из него.

— Твою-то мать… — почти что шепотом повторяет Егор.

Мужик с отвращением осматривает свою добычу и кивает:

— Вот и я про то же…

На этот раз на место происшествия прибывает не только полиция, но и крепкие ребята в черном, на спинах которых четыре четких буквы — СОБР. Уже знаю почему. Здоровенный приятель Стрельникова на поверку оказывается офицером спецназа как раз из СОБРа. Чуть позже появляются и другие «люди в черном», но уже в штатском. Еще бы — чудом предотвращен взрыв в самом центре города! К моменту их приезда Стрельников уже проводит со мной подготовительную беседу. А потому я на допросах по большей части молчу как партизан в гестапо.

Охотно рассказываю только о том, что пришла в турагентство за путевкой, беседовала с владельцем — господином Стрельниковым, который проявил к моей проблеме живейший интерес. На это и полицейские, и фсбешники реагируют одинаково — понимающе ухмыляясь косятся сначала на мои ноги, а потом переводят взгляд на грудь: мол мы бы к вашей проблеме при таких-то обстоятельствах тоже отнеслись с огромнейшим пониманием. Идиоты! Но что делать? Дальше сообщаю, что по завершении беседы хозяин кабинета предложил мне покинуть его контору через заднюю дверь. Я вышла и тут же увидела человека, который что-то прилепил к днищу моей машины. Все.

Человека я описала, но более ничего полезного рассказать оказалась не в состоянии — Стрельников и его приятель категорически запретили мне хоть как-то упоминать мои недавние приключения и историю с сероглазым парнем в Порше. Сами додумаются и увяжут — тогда и кумекать, мол, и будем. А нет — так и слава богу.

Меня терзают еще какое-то время, а потом отпускают, напоследок сообщив, что мне чертовки повезло. Причем повезло дважды. Первый раз, когда я успела увидеть, как мне подсовывают взрывчатку. И второй раз, когда рядом со мной в такой кошмарный момент оказался цельный майор и спец по борьбе с оргпреступностью во всех ее проявлениях. «Это просто чудо, что Кондратьев в это время мимо шел…» Да уж конечно, мимо…

Еду на дачу, но даже не успеваю толком загнать машину в гараж, как рядом со мной вырастает фигура Коршунова. Он мрачен и недвусмысленно дает мне понять, что идти мне следует не к себе, а через улицу в дом напротив — то есть в его тихую обитель. Еще пару недель назад много бы отдала, чтобы он пригласил меня к себе в гости, но теперь изменилось слишком многое.

Начинаю бузить и упираться, почему-то совершенно уверенная, что пластид под днищем моей машины появился не без его участия. О чем и сообщаю этому охочему до рукоприкладства типу в доходчивой форме. От таких моих слов он опять звереет. Но я его не боюсь — собственное раздражение и злость оказываются сильнее страха. Тем не менее наш неравный бой все равно для меня кончается плохо. Коршунов буквально волоком переправляет за порог своего дома. Я визжу и брыкаюсь. Прекращаю только после того, как обнаруживаю в гостиной у камина мирно беседующих Стрельникова и моего нового знакомца — майора Кондратьева.

Оба смотрят на меня с высокомерным удивлением, как два аристократа на капризного ребенка «из простых», с которым не могут справиться его убогие родители. Мне становится стыдно. Стряхиваю с себя руки Коршунова и злобно топая прохожу к свободному креслу.

— Эта та самая девица, которая Андрюху в последний путь проводила?

Это Кондратьев. Интересуется…

И тут я не выдерживаю и начинаю реветь. От того, что жизнь — дерьмо. От страха. От того, что до сих пор не могу забыть того сероглазого, которого оказывается звали Андрей и его такую глупую и страшную смерть…

— Я не понял, это что запоздалая истерика?

Опять Кондратьев. Коршунов и Стрельников молчат. Только после того как мой трубный рев плавно перетекает в редкие всхлипывания больше всего похожие на икоту, я вижу перед собой руку, которая держит стакан с водой. Коршунов. А думала Стрельников. Опять ошиблась. Черт их разберет…

Как только я успокаиваюсь, все трое берут меня в оборот. В отличие от моих друзей, эти меня совершенно не жалеют. И это мне… Да, черт побери! Это мне нравится! Я так устала быть белой вороной, отличной от всех, и вызывающей в первую очередь желание защитить, утешить и пригладить разлохматившиеся перышки, что теперь сам факт, что мне не дают спуску как равной по силе, приносит… ну не удовольствие, конечно, но удовлетворение так точно.

Вопросы из них сыплются как из рога изобилия. Не трудно понять, что все они уверены: история со взрывчаткой — есть продолжение истории с ключом. А из этого следуют два вывода. Первый: я рассказала им про те дела не все. И второй: они сами что-то или вернее кого-то тогда упустили. Били-били и не добили… И этот кто-то теперь хочет добить меня. Просто потому, что я что-то там такое знаю.

Как ни пытаюсь убедить их в том, что рассказала все и даже больше — и слушать не хотят. Работают они надо мной профессионально. Даже на перекуры не прерываются — некурящие все оказались. За здоровьем своим, сволочи, следят. Спрашивают вроде об одном и том же, но каждый раз как-то по-новому. Причем так, что я нет-нет да вспоминаю какие-то детали, которые, казалось, в принципе запомнить было нельзя. Как ни странно, именно Коршунов выступает в роли «доброго» следователя. Стрельников матерится и бесится от моей «тупости». Майор забивает вопросы как гвозди. Словно механизм какой-то, а не живой человек.

Чувствую: еще немного и меня кондрат от всего этого обнимет. О чем им и сообщаю мрачно. Коршунов переглядывается со Стрельниковым и как обычно начинает хохотать. Стрельников же, усмехаясь весьма игриво, лишь сообщает:

— И не мечтай. Кондрат у нас человек разборчивый. Кого попало не обнимает.

Только после того, как Егор хлопает Кондратьева по плечу, до меня доходит, о чем он говорит. Смотрю на Стрельникова злобно. Взгляд майора тоже не светится любовью — видно шуточки такого рода его уже давно и крепко достали.