Иван Козлов - Болевой синдром

— Не тебе судить, — сказал Женька. — Ты там своих пацанов не терял.

— Я их тут терял, — спокойно продолжил Шунт. — И потом, ты ведь тоже торговлей, насколько я понимаю, никогда в жизни не занимался, а судить о нас берешься. Мы все мошенники, убийцы и дебилы, да? Что ты думал, когда к Шунту шел? Что тупого мордоворота увидишь? Такого, который только и умеет делать, что «бабки» считать? Который на кличку отзывается?

Женька уже успел хорошо рассмотреть своего собеседника. Ровесник, лет двадцать пять. Холеный, но не хлипкий, мышцы угадываются даже под пиджаком. Базарить умеет, так что не дурак, конечно. «Ролекс», перстень золотой, «Ауди» у порога…

Женьку понесло.

— Мы там под пули лезли, мы, как ты говоришь, ущербные, руки-ноги теряли для того, чтоб вы тут жировали, деньги делали, да?

— Деньги? — Шунт пожал плечами. — Разве у нас деньги. Их делали те, кто с этой целью и послал вас на войну, ты же неглупый, ты должен это понять. Нам от тех сумм, как от богатого стола, объедки остаются, но мы, правда, не брезгливые, подбираем. И этого, поверь, нам хватает, с ножами да пистолетами за твоими полковниками Макаровыми мы не бегаем.

— Ну вот, — сказал Женька. — Все ясно. Ты проговорился, Александр Васильевич. Я тебе фамилию моего товарища не называл.

— Макаров-то? Ты не говорил, что и живешь сейчас у него. Мы это только сегодня выяснили. И только сегодня я узнал, что есть на белом свете Макаров, у которого погибла жена.

— От кого узнал?

Шунт скривился:

— Это уже другая песня.

— Ладно, он у меня ее пропоет, — выдавил Женька.

— Мы тоже предателей не терпим и умеем их за это наказывать. Но не будем отвлекаться от главной темы. Ты получил ответы на свои вопросы. Что дальше?

— Мне нужен Рамазан, — сказал Женька.

— А может, тебе встречу с президентом России организовать? — Шунт, кажется, начал сердиться и стал ритмично постукивать по столу рукояткой пистолета. — Я сводником не работаю. Эта профессия у нас вообще не в чести, за нее бьют, порой крепко бьют. Как бьют чрезмерно любопытных и настырных. Другого мы бы измочалили и выбросили на свалку, честно говорю.

— А почему я исключение?

— Ну как лупить однорукого?

— Жалеете, значит? — В Женьке опять стала закипать ярость. Он понимал, что она — от бессилия, но не мог остановиться. — Отряд бы мой сюда на вас! Эти душманы в горах ребят наших стреляют, а вы тут с ними якшаетесь, выручку делите! Встречаете их с цветочками! Суки вы! Подождите, наши с войны вернутся, постараются разобраться, что тут происходит.

— Можем и не жалеть, — жестко сказал Шунт. — Твоим вернувшимся наверняка новую работу придумают, они тут не засидятся. А лично тебя… — Что-то вроде жалости мелькнуло, правда, лишь на миг в его глазах. — Я же тебя предупреждал…

Двое в свитерах пошли на него сзади, Шунт, по-прежнему с пистолетом в руке, поднялся из-за стола и тоже шагнул вперед.

Женька уцепился рукой за спинку тяжелого стула, пожалел, что на ногах туфли, а не тяжелые берцы:

— Давай, поганки рамазановские…

Бил он ногами, рукой, кажется, попадал, но уже не видел — глаза заплыли от ударов, залились кровью из рассеченного лба. Потом он перестал и слышать. Звуки отдалялись, отдалялись, и, когда совсем исчезли, наступила такая гнетущая, тяжелая тишина, что Зырянов не выдержал ее и рухнул навзничь, лицом вперед.

Шунт перевернул его ногой. Женька застонал.

— Добить? — услужливо спросил Коленька.

— Нам трупы не нужны. Скажите кладовщику, пусть, как стемнеет, в фургончике отвезет его на свалку. Вот там, в дерьме, пусть и очухается, пусть узнает свое место, дурак.

— А не скопытится до вечера?

— Нет, эта порода живучая.

Женьке снился красивый цветной сон. Лысая гора, что под Бамутом, снилась Женьке. Паша Глазычев приполз оттуда и доложил, где у «духов» окопы полного профиля, где — капонир для «двойки», для бээмпэшки-два, значит. Женька хлопнул прапорщика по плечу: «К Герою представлю!» — «Ачхой с ним, с Героем», — заржал Паша.

И они пошли. Впятером. Жорика Горностаева взяли и двух Славок — Коробейника и Абсаликова. Абсаликов и начал, из РПГ по блиндажу врезал. А остальные «эфки» туда швырнули и вперед, палят из «ксюх» от живота. «Духи» очухаться не успели, побежали.

Тут полковник Макаров откуда ни возьмись. Мать-перемать, почему, мол, самовольничаете, почему без приказа, а сам смеется. Ладно, говорит, награждаю вас, негодяев, почетными грамотами. И протягивает что-то вроде фотографий. Четверым дает, а Абсаликову — нет: «Ты, Славка, женат, тебе нельзя, я тебе лучше свои часы подарю». И отдает «командирские». А Женька на фотографию смотрит — что за хреновина! Саманта Фокс. Макаров подмигивает: «У вас еще женщин не было, так пусть самая лучшая будет». Женька опять на нее глаза дерет — да нет, не Саманта, Маша, из торговой палатки…

— Слышь? Слышь, парень?

— Зырянов разлепляет глаза. Правый открывается, левый не желает. Плохо видно. Ему кажется, что это Горностаев склонился над ним.

— Жорик, а где остальные?

— Меня Володей зовут. Тебя кто интересует? Шунт? Его сегодня уже не будет.

Женьке тяжело сразу прийти в себя, болит, прямо-таки раскалывается голова.

— Из пятерых я один в живых остался, представляешь? Друганы были, мы под гитару все время вместе пели. В Чечне погибли.

Кладовщик помог ему встать:

— Ну вот, а тебя чуть тут не добили.

— Хрен им, я живучий.

— За что они тебя так?

— За идейные разногласия. Взгляды на национальный вопрос не совпали.

— Э, тебе в больницу надо. Или в госпиталь, как у вас принято?

Женька через силу улыбнулся:

— У нас принято сначала задание выполнить, а потом уже лечиться. Не дрейфь, Володя, со мной уже все нормально. Тебе что было велено сделать?

— Да ничего хорошего. На свалку надо было тебя отвезти и там сбросить.

— И куда ты меня повезешь?

— Да куда скажешь. Но сначала пойдем, умоешься. У меня спирт есть, прижжем раны. О, слушай, у тебя свитер разодран, джинсы…

— Обмундирование спишем, другое получим. Лучше скажи, зеркало тут где-нибудь есть?

— Есть, но тебе в него можно не смотреть, все равно себя не узнаешь.

Осторожно смыли с лица кровь, грязь, но выглядеть лучше от этого оно не стало. Пришлось прибегнуть к помощи лейкопластыря, Володиных темных очков. Он же дал Женьке из кипы новеньких джинсов брюки и такую же куртку. Женька, морщась, переоделся.

— Может, коньяку тебе граммов пятьдесят налить?

— Давай, раз промедола нет.

— А что это — промедол?

— Первое лекарство, когда пуля тебя зацепит. Ладно, поехали.

— Куда?

— В таком виде — только по женщинам.

— Нет, я серьезно.

— И я серьезно. Подбрось меня к одному киоску и там подожди пару минут, если можешь. Есть у меня подружка, медик, между прочим, авось не откажется от такого пациента. Ты нас тогда до одного дома добросишь…