Михаил Ежов - Нежилец

— Поднимайте! — скомандовал санитарам врач, занимавшийся Мечевым.

Те взялись за носилки, и Козерог пропал из виду.

И тогда у Самсонова из глаз потекли слезы. Это был нескончаемый поток. Они просто лились, словно где-то открылся кран, и вся боль понеслась наружу.

— Прощай, Марина! — прошептал Самсонов, запрокинув голову. — Прощай, сестричка! И прости, что так поздно!

Самсонов ехал в больницу к Горелову, когда на сотовый ему позвонил Башметов. Голос у начальника был дрожащий, но счастливый.

— Валерка! — Он сделал паузу. — Это я.

— Здравствуйте, Павел Петрович.

— Звоню, чтобы сказать тебе спасибо.

— Не за что, Павел…

— Есть за что! — перебил начальник. — Уж поверь!

Самсонов не стал спорить.

— Ты для меня теперь самый дорогой человек на свете! — продолжал Башметов. — Когда меня выпишут, я… не знаю, что с тобой сделаю!

— Мы все потрудились, — вставил Самсонов.

— Конечно, это я понимаю. Но и то, что вышел на Мечева ты, я тоже знаю. Предоставляю тебе отпуск. На две недели. Слышишь?

— Да, Павел Петрович.

За поворотом показалось многоэтажное серое здание больницы, обнесенное бетонным забором.

— Съезди куда-нибудь, постарайся отвлечься. Жизнь продолжается. В общем, отдохни, наберись сил.

— Хорошо, Павел Петрович. Выздоравливайте.

— Ну, до скорого. Вероника передает тебе привет. Она зайдет на днях в отделение, хочет тебе кое-что сказать лично, ты не против?

— Нет, конечно.

— Ну все, пока.

— До свидания.

Самсонов отключился и припарковал машину возле маленькой будки, через которую шастали все посетители больницы. Раньше тут сидела вахтерша, но потом охрану перенесли в здание.

Через пять минут, натянув на ботинки бахилы, Самсонов шагал по коридору, поскрипывая целлофаном о линолеум. Охраны возле палаты Горелова не было — тот шел на поправку, и через пару недель его обещали выписать. Его уже перевели из реанимации — операция прошла успешно, и опер сказал Самсонову по телефону, что чувствует себя только что сошедшим с конвейера завода по производству мягких игрушек.

Следователь остановился возле палаты, которую ему назвали в регистратуре, и постучал.

— Да-да. — Голос был знакомый и бодрый.

Самсонов вошел.

Горелов лежал, до середины груди укрытый одеялом.

— Привет! — сказал Самсонов, ставя пакет из гипермаркета на тумбочку. — Я тебе тут кое-что принес.

— Здорово! — Горелов протянул руку, следователь крепко ее пожал. — Спасибо, меня уже завалили. А мне есть почти нельзя, и пить тоже. Сначала вообще не давали, хорошо я в отключке валялся. — Опер усмехнулся. — Мне уже доложили, что вы взяли этого парня. — Он осторожно похлопал себя по животу.

Самсонов кивнул:

— Нику тоже нашли.

Горелов стал серьезен:

— Слышал про Карину. Прими соболезнования. Несмотря ни на что, — добавил он смущенно.

— Спасибо.

— Ты не виноват.

— Знаю. Все мне это говорят.

— Главное, чтобы ты сам это понимал.

— Я понимаю. — Самсонов старался говорить отстраненно, потому что не хотел, чтобы кто-то лез ему в душу. — Тимченко мне уже дважды звонил.

— А-а, Фридрих Николаевич, — понимающе протянул Горелов.

— Он записал меня на консультацию. На сегодня.

— Пойдешь?

— Не знаю, — честно признался Самсонов. Все слова, которые он слышал по поводу гибели Карины, проходили сквозь него. Потому что он знал: это груз, который ему придется нести на своих плечах до самой смерти. Вряд ли визит к психологу поможет.

— Сходи. Что ты теряешь?

— Да, в общем-то, ничего.

Горелов помолчал.

— Говорят, тебе тоже досталось, — проговорил он наконец. — Этот гад и тебя порезал?

Самсонов махнул рукой:

— Просто царапина. Всего один шов.

Они поговорили еще, потом следователь стал прощаться.

— Зайду завтра или послезавтра, — пообещал он, уходя. — Выздоравливай, мы все тебя ждем.

Самсонов вышел из больницы, бросил бахилы в урну у крыльца и зашагал к своей машине. У него было еще одно дело. Он сел в «Шевроле», завел мотор, включил магнитолу и вырулил на дорогу. В динамике звучала песня Синатры «My way». Его голос заполнял салон, обволакивал, уносил в иной мир, полный гармонии и красоты. Совсем не такой, в котором приходилось жить Самсонову.

Следователь ехал в тюремную клинику, чтобы в последний раз посмотреть в глаза своему кошмару.

Через полчаса полицейский был на месте. Он договорился о приезде заранее, и его ждали.

— Вы сказали ему обо мне? — спросил Самсонов, шагая рядом с начальником изолятора по гулкому коридору.

— Да. Как вы и просили.

— Как он отреагировал?

— Ответил, что ожидал этого и не удивлен.

Самсонов кивнул.

— Сюда. — Начальник указал на железную дверь, возле которой сидел охранник с электронной книгой в руках. При их приближении он неохотно поднялся со стула. — Открывай.

Охранник снял с пояса связку ключей, выбрал нужный и отпер дверь.

Мечев лежал на узкой кровати, опутанный проводами и прозрачными трубками. Рядом стояли две капельницы. Оказалось, что у него сломаны три ребра, лодыжка и трещина в шейном позвонке.

Руки и ноги заключенного были пристегнуты широкими ремнями, такой же шел поперек груди.

— Привет, — проговорил Мечев, едва Самсонов вошел в камеру.

Полицейский не ответил.

— Я буду снаружи, — сказал начальник изолятора. — Ничего ему не давайте. Если что-нибудь попросит, зовите меня.

Самсонов кивнул.

Бросив взгляд на Мечева, начальник вышел в коридор. Охранник остался стоять в дверях. Следователь понял, что наедине с заключенным он его не оставит. Но ему это было и не нужно.

— Ты будто не рад меня видеть, — заметил Мечев, растянув бледные губы в слабой улыбке. — Зачем тогда пришел?

— Попрощаться.

— Понимаю. Конец эпохи, да?

— В каком-то смысле. — Глядя на Мечева сейчас, было трудно представить, что этот человек убивал ради того, чтобы получить покровительство Кали. Он выглядел слабым, почти умирающим. Самсонов выяснил, что это впечатление обманчиво: нынешнее состояние Мечева — последствия аварии, и скоро он оклемается. Другое дело, что рассеянный склероз может прикончить его раньше, чем будет вынесен приговор. Теперь Самсонов знал это.

Возникла пауза. Следователь смотрел на человека, привязанного к кровати, и думал о том, что должен чувствовать удовлетворение, но вместо этого внутри была звенящая пустота — словно в его душе образовалась яма, в глубине которой только холод и тьма.

— Наверное, ты хочешь знать, почему я это делал? — проговорил Мечев.

— Я знаю почему, — ответил Самсонов. — Жертвы Кали.

— Да. Но ты не можешь понять меня, верно?

— Тебя это удивляет?

— Нет. Я бы тоже, наверное, не мог. Но мне хотелось бы объяснить.