Аве Бак - Время шаманов

Я еще не утомил вас, Михаил Иванович?

─ Нет. Я же сказал, что у меня предостаточно времени. Продолжайте.

─ Полтора года тому назад появился загадочный человек – Эрлик Иванович Ургалчинов. Геренст представил мне его как яркое воплощение живой идеологии Тенгри. В нём де смешаны русская и эвенкийская кровь, он шаман из клана росомахи и, в то же время, имеет высшее образование и является специалистом по лесному хозяйству. Гернст поставил его в «Дхарме» директором по коммерческим вопросам.

Ургалчинов произвел на меня гнетущее впечатление. Главное в нем не его злая улыбка, или недружелюбная молчаливость, и не его манера держаться надменно и смотреть на тебя как на муравья, нет! Главное – глаза. Миндалевидные, слегка удлиненные, черные как ночь. Когда встречаешься с ним взглядом, впечатление, что попал на рентген души. Он смотрит не на тебя, а в тебя. Мурашки по коже. Кажется, что если скажет в этот момент: «На колени!» – плюхнешься не задумываясь. Мне как-то пришло в голову, что такой взгляд был у Чингиз-хана – воля, знание, беспощадность.

Как-то вечером, в прошлом году, Эрлик без приглашения приехал ко мне в дом. Я, конечно, пригласил его войти. Как только мы расположились в гостиной, он сказал не церемонясь: «Я знаю, что ваша дочь больна. Я могу попробовать ее вылечить».

─ Позвольте, – ответил я, – это дело психиатров. Думаю, что у вас другие задачи в нашем городе.

─ Круг моих задач очень широк, не ваше дело определять его, – дерзко ответил Ургалчинов. – Альфред сказал вам, что я шаман? Все равно буду лечить вашу Лялю, хотите вы того или нет. Но лучше при вас, чем на расстоянии. Не бойтесь. Я не обижу ее.

Его слова, его бесовская сила надо мной была столь велика, что я, не сопротивляясь, повел его в комнату дочери. Эвелина, это полное имя дочери, полулежала на диване. Бледная, апатичная, она даже не посмотрела в нашу сторону. Эрлик взял ее руку в свою, присел рядом на диван. Поразительно, но, Михаил Иванович, как изменилось в этот момент его лицо. Обычная надменная маска спала, растворилась, он стал похож на внимательного, сочувствующего детского врача.

─ Духи смерти унесли ее душу далеко-далеко, в подземный мир. Теперь она на третьей ступени. Впереди еще четыре. Когда душа дойдет до седьмой ступени твоя дочь умрет, – Эрлик поднялся и подошел ко мне. – Я могу удерживать душу твоей дочери на третьей ступени. Я буду уговаривать духов, отпустить ее. Хочешь? – не дожидаясь моего ответа, он продолжил. – Сейчас я позову твою дочь, и она на время станет такой как была раньше. Но только на время. Сядь там, – он указал мне на стул в углу комнаты.

Я подчинился без слов.

Эрлик снял обувь, скинул пиджак. Медленно стал двигаться по кругу в центре комнаты, ритмично раскачиваясь и ударяя в ладоши. Потом шаг и удары ускорились, стали быстрее и резче. Он запел. Запел на непонятном, чужом языке. Песня звучала громко, прерываясь криками, всхлипываниями, ревом зверя и еще много-много разных подзвуков, намёков, оттенков…. Никогда я не слышал такого пения. Эрлик уже метался по кругу, прыгал, падал на колени, вздымал вверх руки и валился низ. Я подумал, что у него припадок буйства, со стороны это выглядело именно так. Вдруг он упал на спину и забился в конвульсиях, громко крича какие-то заклинания. Изо рта у него пошла пена. Я вскочил и бросился ему помочь, как вдруг моя Ляля поднялась с дивана и повернулась ко мне. Она смотрела на меня ясными, здоровыми, полными сознания глазами, бросилась ко мне и крепко-крепко обняла. «Папа, папа! – повторяла она. – Как мне там плохо без тебя, темно, холодно. Я не хочу туда, я буду здесь с тобой, не отпускай меня! Не отпускай меня туда!» Она держала меня за плечи своими слабыми, тонкими почти прозрачными от долгой болезни ручками и просила помощи. Я разрыдался как девчонка. Тут мы с ней увидели, что Эрлик поднялся с пола, обулся и одевает пиджак.

─ Покормите её хорошо. Поговорите, успокойте. Два-три часа она побудет здесь с вами. Потом опять уйдет туда. Я приду на следующей неделе, – сказав эти слова, он ушел.

Правда, верьте не верьте, Михаил Иванович, но два с половиной часа возле меня был мой ребенок, настоящий, а не призрак. Ляля хорошо покушала, искупалась, мы даже вместе прогулялись по двору. Я старался расспросить ее, что она чувствует, что думает. Но дочь только и повторила, что она «там», и не может быть «здесь». Я спрашивал, что такое это «там», где это, хотя я понимал, что речь о каких-то состояниях ее сознания. Ничего вразумительного она мне не ответила. Потом сказала, что ее там уже ждут, и она уходит. Поцеловала меня и прямо на глазах превратилась в больного депрессивного ребенка. Глаза погасли, движения замедлились, и я с трудом довел Лялю в ее комнату на втором этаже дома. Так я стал зависим от Ургалчинова. Зависим сильнее, чем от всех денег, законов, моральных правил и, вообще, всего на свете. Только он, приходя раз в неделю, дарил мне моего ребенка на два часа, настоящего здорового, а не призрака. Так продолжалось почти год. Он потребовал ничего не говорить врачам, пригрозил, что моя дочь может умереть, если соединить два способа лечения – шаманский и традиционной психиатрии. Я максимально удалил ребенка от врачебного надзора. Говорят, что у каждого человека есть своя кнопка, кнопка слабости. Они ее у меня нашли. Когда я произношу «они», то имею в виду Ургалчинова и Геренста. Да-да! Геренст все придумал с самого начала. Это он, как я потом понял, прислал ко мне в дом Ургалчинова в тот вечер. Теперь уже Геренст открыто выдвигал мне условия, шантажируя здоровьем дочери. Проще говоря, он угрожал, что душа ребенка подконтрольна шаману, и он в любой момент может отправить её на седьмую ступень тьмы, то есть убить.

Они заставили меня согласиться уйти с поста областного секретаря партии «Честь и совесть» и рекомендовать на эту должность Геренста. Это, правда, не очень расстраивало меня, я и так забросил политические дела. Московские боссы тоже хотели видеть только Альфреда во главе парторганизации, я не возражал. Недавно они предложили мне деньги, недостаточную сумму, за торговый дом «Восток». Я должен им передать предприятие полностью.

Далее, от меня требуют, чтобы я развернул в области политическую кампанию по пропавшему буддисту Рекунову, которого вы задержали и прячете. На самом деле, я знаю, что его жестоко избил Ургалчинов.

─ Эдуард Борисович, вам достоверно известно, что буддиста избил Ургалчинов? – привстал с дивана Колчанов.

─ Да, Михаил Иванович, я готов это подтвердить следствию. Дело в том, что Геренст и Ургалчинов крайне своеобразно истолковали партийную установку по привитию молодежи тенгрианского мировоззрения. Например, Геренст решил, что следует подмять под себя всех, кто интересуется восточными религиями, в частности, буддистов. Сначала Геренст хотел это делать, чуть ли не официально. Однако, Ургалчинов сторонник конспиративных действий. У меня, вообще, такое впечатление, что они поменялись ролями. Если в начале Геренст вел себя как начальник Ургалчинова, то вот уже месяца три, как Эрлик взял верх в их взаимоотношениях. Альфред здорово побаивается его. Не мудрено, по сравнению с Ургалчиновым Геренст просто зазнавшаяся тряпка. Я отвлекся. Ургалчинов считает, что важнее всего создать дееспособную тайную организацию, которая может наносить удары, запугивать, иметь тайную власть. Простите, Михаил Иванович, в вашем взгляде я вижу недоверие, мол, откуда ему это все известно. Я готов пояснить.