щуп

А ведь не так давно все представлялось им совсем в ином свете. Мало кто сомневался в очевидно близком конце. В гладиаторах долго не щеголяли. Как ни крути, это была все та же "высшая мера", хотя людей и умудрялись поддерживать в должном тонусе. Жизнь походила на жизнь других тюрем, и "старички" трюмили новеньких, а новенькие, стремительно "старея", довольно быстро набирались злой, в чем-то даже мудрой силы. Происходил естественный отбор, в камерах задерживались лишь самые верткие, самые кусачие пауки. Таких начинали беречь, растягивая рабочий потенциал на десятки и десятки боев. Очевидным доходягам подписывали приговор, отправляя либо в лаборатории, либо на первый и последний поединок.

Валентин хорошо помнил тот день, когда дошедший до полного отчаяния Губарь, заключенный из соседнего отделения, забитого "беспределом", умудрился на выводе отобрать у охранника автомат. Вернувшись в камеру, зэк без колебаний открыл огонь. Превратив собратьев по неволе в кровавую окрошку, он сунулся в коридор под пули конвоя. Ему повезло. Снайперы из охраны на этот раз оплошали. Бедолагу Губаря уложили наповал.

Это были дни беспрерывных допросов. "Злой" следователь знакомил его с аппаратурой электрошока, "добрый" заводил разговоры на душещипательные темы. Впрочем, говорили не о душе. Валентину продолжали угрожать, но в более мягкой форме - без рукоприкладства, без химических инъекций. "Злого" следователя Валентин не запомнил, "добрый" же и сейчас стоял перед глазами. У офицера было плоское лицо и маленький довольно изящный подбородок. Удивительным образом темные пронзительные глаза не превращали этот недоразвитый подбородок в признак слабости. Рыхлый человечек, ростом едва достающий до плеча Валентина, способен был внушать трепет и без массивной челюсти. Вещал он с особенной гладкостью, чуть картавя, отчего речь его приобретала обманчивое добродушие. Облизывая разбитую "злым" следователем губу, Валентин вяло размышлял: "Глупо, банально, но действует". Черный туповатый инквизитор, жаждущий смерти, и белокожий, готовый в любую минуту простить князь. Еще немного, и этого последнего он мог полюбить всем сердцем. Не умом, а именно сердцем, как влюбляются в палачей, раз в год позволяющих себе демонстративную сентиментальность. Неужели боль - такая жгучая сила, что провоцирует даже любовь?.. Сладкоречивый же "князь" продолжал тем временем вещать:

- Пойми, наконец, рано или поздно тебя все равно сломят. Воля человеческая - деревце, которое проще простого иссушить, заморозить, спилить под корень или оборвать листок за листком всю крону. Пойми это, Валь, и ты сразу примешь правильное решение.

Добрый "князь" не пытался сулить избавление, намекать на возможность каких-то льгот. Он только давал некоторую передышку, угрожая словом, но не болью, и этого оказывалось достаточно, чтобы в груди просыпалось теплое предательское чувство. Валентин отказывался понимать это, принимая, как жутковатый факт, констатируя, как медицинское заболевание. В природе человеческой любить, и она хватается за всяческую возможность, дабы реализовать свое естественное качество. Так он пытался объяснить творившиеся с ним метаморфозы. Потому и перепугался, сообразив, что теряет себя. Собравшись с мужеством, прекратил все самым дерзким образом. Он уже был готов последовать примеру Губаря, но ласковый "князь" опередил его, интуитивно почуяв неладное. Допросы неожиданно прекратились. Валентина стали интенсивно использовать в роли гладиатора...

- Ох, и круто летает наш полкан! Видал, какие кренделя выделывает? Орлом себя, верно, воображает.

Валентин приоткрыл один глаз. Дельтоплан заметно снизился, и можно было уже разглядеть под парусом крохотную фигурку человека. С кряхтеньем Валентин сел. Где-то за холмами клубил дым, и оттуда же неслись частые пистолетные хлопки. Справа, старый и выцветший на солнце, красовался крашеный деревянный щит, на котором крупными буквами было выведено не совсем уместное здесь на полигоне: "План - закон, а качество - совесть." Возле плаката, перепачканные в земле, хрипящие от усталости, бились двое на ножах. Инструктор, обряженный в хаки, подавшись вперед и как-то по-особенному набычившись, внимательно следил за поединком. Хлесткими командами подстегивал утомленных бойцов, давая подсказки, до которых дерущимся уже не было дела.

Позади раздались крики. Валентин с Барином одновременно обернулись. Это были уже обычные солдатики. Из отряда ВОХРы. Свои мытарства наблюдались и у них. Деды дуплили молодых, ничуть не стесняясь заключенных. На их глазах огромный кавказец в сержантских лычках гориллой шел на пятившихся рядовых.

- Шитаю до трох! - орал он. - Адын! Дыва!..

"Три" еще не прозвучало, но крупная пятерня уже мазнула крайнего солдатика. Со счетом дела у сержанта, по всей видимости, обстояли неважно, и, сообразив это, стриженные новобранцы сыпанули от него во все стороны.

- Заловлю, хужа будет! - горланил скачущий по полю сержант.

- Видал? - Барин вздохнул. - И у них те же разборки. Только, пожалуй, покруче.

- Это еще почему?

- Так никакой отмазки, никакого отказа! Потому как - устав... - Барин подцепил с травинки кузнечика, меланхолично принялся обрывать ему ножки. - Вот бы узнать, какая сука всю эту блудодень придумала?

- Что ты имеешь в виду?

- Как что? Уставы с уголовном кодексом! Был же автор, куда ему деться?

- Наверное, был.

- Вот и встретить бы его на узкой тропочке! Пусть даже на том свете, если уже сдох. Ведь сидел, падла, в затылке пером чесал, выдумывал, чтоб народ потом кровью умывался!

Один из пойманных солдатиков тонко заверещал. Поймавший его сержант лупил малого тугими кулаками.

Подобные сцены Валентин с Барином наблюдали здесь не впервые.

- Может, наваляем служивому? - предложил Валентин. - Что нам за него будет? По паре дней карцера. Всего-то делов! А сопляков, глядишь, и выручим.

- Выручим-то выручим, только и до нас сейчас доберутся, - Барин торопливо принялся отряхивать ладони.

Он был прав. Короткая передышка подошла к концу. Хазратик и еще двое в тюремной униформе бежали по полю, сжимая в охапках кипы брезентовых мешков. Легкой трусцой за ними семенил румяный крепкогрудый инструктор. За спиной инструктора болтался облегченный "Калашников", правая рука придерживала пистолетную рукоять.

- Подъем, туники! - рявкнул он. Кивая на зэка, волокущего помимо мешков лопаты, скомандовал:

- Разобрать шанцевый инструмент!

- Чего копать будем? - вежливо поинтересовался Барин. - Окопы или могилы?

Шутку не поддержали. Не моргнув глазом, инструктор объяснил:

- Роем землю и насыпаем в мешки. Мешки - на загорбок и вон к тому сарайчику. Там подвесим на крюки и будем набивать пятки. Все ясно?