Андрей Воронин - Спецназовец. Сошествие в ад

Сазонов задумался. Какие-то странности начались в последнее время. То документы на офшорную компанию, то загадочное исчезновение подростков. Куда им было исчезать? Здесь таких случаев не бывало давненько. Тишина и спокойствие.

– Но почему ты пришел именно ко мне?

– Потому… потому что вы военный! Вы больше знаете, чем все эти полицейские.

– Какой я военный? – притворно удивился Сазонов, внутренне ощутив прилив гордости, что обратились именно к нему. – Я обычный школьный учитель, да и это занятие получается у меня не очень хорошо, раз вы не хотите учиться.

– По школе давно ходят слухи, что вы где-то служили, – сбивчиво пояснил подросток. – В горячих точках или еще где.

– Когда ты видел своих друзей в последний раз?

– На большой перемене.

– Где?

– В туалете.

– В курилке, – уточнил Сазонов. – Ты не волнуйся. Об этом я все равно не буду никому рассказывать.

Поговорив с подростком, Сазонов понял, что тут, в этом тихом и спокойном месте с чистейшим горным воздухом, намечается какая-то заварушка. И хотя явной и четкой связи между исчезновением детей и офшорной компанией Гогнадзе не просматривалось, Сазонов нутром чувствовал, что есть тут что-то общее, есть да и все. Только что именно – еще предстояло выяснить…

– Что ты там так долго балакал? – недовольно спросил Якушев. – У тебя, знаешь ли, в сортире не амброзией пахнет.

– Да вот школьники пропали. Попросили помочь.

Якушев присвистнул.

– У тебя тут, брат, прямо какая-то горячая точка. А ты мне говоришь: «Чистый воздух, хорошее питание, добрые соседи». Пансион, да и только.

– Это ты приволок с собой горячую точку. Как плохую погоду, знаешь? Я хоть сейчас и учитель, но могу тряхнуть стариной. Ну что, будем с тобой расхлебывать всю эту кашу? Ты мне поможешь, я – тебе.

Сазонов пристально посмотрел на Якушева. Юрий кивнул и закурил. Разве он мог отказать старому другу?

Из подъезда вышел молодой мужчина, недовольно морщась, словно туфли жали ему ноги. В Москве который день шел дождь и дул очень холодный ветер, ну и как водится под закону подлости, влажность зашкаливала за все девяносто процентов.

Он был одет в деловой костюм черного цвета с белой рубашкой и красным галстуком в желтый горошек. Поверх костюма был надет тонкий плащ, не застегнутый на две верхние пуговицы, как того и требовали модные тренды.

Олег Бобриков модой никогда не интересовался и чаще всего покупал новую одежду второпях, словно его гнали куда-то палками и он не смел задерживаться в магазине ни на минуту. Отсюда у него и появлялись галстуки экстравагантных раскрасок, тесные туфли, синтетические рубашки и прочий ширпотреб, завезенный отечественными предпринимателями из далекого Китая.

Бобриков, как и всякий молодой человек, хотел потешить свое тщеславие и поэтому одевался выразительно и даже эпатажно. Правила больших корпораций не разрешали экспериментировать с костюмами, поэтому весь креатив Бобрикова выражался в галстуках, которые при всей непохожести друг на друга были одинаково безвкусными и отвратительного качества. Олег упрямо пытался угнаться за двумя зайцами сразу: хотел и денег накопить на однокомнатную квартиру в центре Москвы, которая была его давней мечтой, и в то же время желал щегольнуть пестрыми шмотками перед немногочисленными приятелями и прекрасным полом, который его не больно-то жаловал, поэтому он регулярно бродил по вещевым рынкам, покупая подделки дорогих брендов.

Отсутствие вкуса у Бобрикова дополнялось также неустанным беспокойством. Нервозность Бобрикова проявлялась ежеминутно. Чтобы отойти ко сну, он был вынужден принимать успокоительное, действие которого имело неприятное свойство ослабевать со временем, и поэтому Бобрикову приходилось варьировать лечебные препараты. Пару раз он попробовал обойтись без них, но ничем хорошим такой эксперимент для него не закончился: проворочавшись всю ночь, как на раскаленной сковородке, он так и не заснул, а утром поднялся разбитый, раздраженный и из-за вконец издерганных нервов не мог сконцентрироваться на работе, за что и получил нагоняй от шефа.

Утром Бобриков просыпался крайне уставшим и недовольным своей жизнью. Будильник он заводил на полчаса раньше, чем было нужно, чтобы иметь время подумать о своей неказистой жизни и незавидной доле служащего, точнее, винтика большой финансовой махины. Мысленно он подсчитывал, сколько лет ему придется отпахать на низкой должности, прежде чем его назначат начальником самого захудалого отдела, и каждый раз эти подсчеты ввергали его в апатичное состояние духа, когда хотелось послать все к чертям и абсолютно ничего не делать, следуя незамысловатому и апробированному веками принципу «будь что будет».

Когда он все же заставлял подняться себя с кровати, получалось так, что он уже опаздывал на работу, и тогда Бобриков снова нервничал. Нервозность только усиливалась, если, скажем, в самый неподходящий момент отключали горячую воду или электричество. В такие моменты Бобрикову казалось, что против него ополчился целый мир.

Сегодняшнее утро выдалось поганым, впрочем, Бобриков давно свыкся с мыслью, что он жертва несправедливости и, что бы ни делал, ничего этим не изменит.

«Чертова погода! – злился про себя Олег, пытаясь взмахом руки тормознуть маршрутку. Маршрутки, забитые людьми, даже не сбавляли скорость и деловито неслись, обдавая рассеянных типов вроде него жидкой грязью, которая летела от них во все стороны. – Задолбал этот лондонско-питерский климат. Сколько можно уже идти этому дождю? Каждый день все то же самое».

За продуктами Бобриков ходил нерегулярно, сразу после работы мчась домой, поэтому неудивительно, что сегодня на завтрак он готовил овсянку с молоком, которое, как назло, сбежало и испортило всю трапезу. Выбор был незамысловатым: либо переться на работу голодным как волк и кое-как терпеть до обеда, либо же, преодолевая отвращение и рискуя сидеть на корпоративном унитазе орлом, все-таки заставить себя съесть эту кислую гадость.

Времени на долгие раздумья не было, и Бобриков насильно запихал в себя испорченный завтрак, после чего, наспех одевшись, выскочил стремглав из квартиры и, конечно же, опоздал на маршрутку, которая, весело затарахтев двигателем, уехала прямо перед его носом.

От такой вопиющей несправедливости он как столб застыл на месте, за что и был наказан следующим хамоватым водителем маршрутки, который мало того что не остановился, так еще поддал газу.

Бобриков не сразу понял, что случилось, а когда открыл глаза, первым делом посмотрел по сторонам: мало ли кто увидел его позор. В своей жизни Бобриков больше всего боялся людской оценки. Ему становилось не по себе, когда он думал о том, что кто-нибудь выскажется о нем пренебрежительно или будет его высмеивать. Страдания Бобрикова на эту тему были излюбленными и бесконечными. Он раскручивал этот маховик без устали, начиная с агрессии к другим людям, которые, разумеется, были виноваты во всех его неудачах, и заканчивая безмерной, всепоглощающей жалостью к самому себе. Жалея себя, он приходил к неизменному и неутешительному выводу, что жизнь по отношению к нему несправедлива.