Харлан Кобен - Скованные одной цепью

Эсперанса еле заметно улыбнулась.

— Ты что? — встрепенулся Майрон.

— Посмотри на ту красотку в красном — вот это зад! — Она указала в правую сторону площадки.

Майрон увидел туго обтянутые алой тканью ягодицы и вспомнил слова из песни Алехандро Эсковедро: «Мне больше всего нравится смотреть, как она уходит». Давно Эсперанса не высказывалась таким образом.

— Недурно, — отметил он.

— Недурно?

— Сногсшибательно?

Эсперанса кивнула, по-прежнему улыбаясь:

— С такой задницей я бы многого добилась.

Переводя взгляд с танцующей девицы довольно эротического вида на Эсперансу, Майрон кое-что вспомнил, но тут же прогнал воспоминание. Есть уголки памяти, в которые лучше не забираться, когда занят другими делами.

— Да, твой муж был бы в восторге.

— Слушай, ведь я всего лишь замуж вышла, а не умерла. Посмотреть-то можно.

Майрон заметил, как она оживилась, и у него возникло смутное ощущение, что она вернулась в свою стихию. Когда два года назад у Эсперансы родился сын Гектор, она превратилась в образцовую мамашу. На ее письменном столе внезапно появились классические сентиментальные снимки: Гектор с пасхальным зайцем, Гектор с Санта-Клаусом, Гектор с персонажами из фильмов Диснея, Гектор на детском пони в парке. Лучшие деловые костюмы Эсперансы часто были заляпаны детской отрыжкой, и, вместо того чтобы стереть эти следы, она с удовольствием рассказывала об их происхождении. Она знакомилась с мамашами из тех, что раньше вызывали ее едкие насмешки, и обсуждала с ними конструкцию детских складных стульев с колесиками от Макларена, систему дошкольного образования по Монтессори, работу детского кишечника и то, в каком возрасте их отпрыски начали ползать/ходить/говорить. Весь ее мир, подобно миру множества матерей до нее — да, в этих словах можно усмотреть сексистский оттенок, сжался до маленького комочка детской плоти.

— Ладно, где же Лекс может быть?

— Наверное, в одном из помещений для особо важных персон.

— А нам как туда попасть?

— Придется расстегнуть еще одну пуговку, — сказала Эсперанса. — Серьезно, дай мне немного поработать в одиночку. А ты пока загляни в туалет. Спорим на двадцать долларов, что в писсуар тебе не отлить.

— Что?!

— Ты не спрашивай, просто давай поспорим. Шагай! — Она указала направо.

Майрон пожал плечами и направился в туалет. Там было темно и все отделано черным мрамором. Он шагнул к писсуару, и сразу понял, что имела в виду Эсперанса. Писсуары были вделаны в огромную стену из стекла с односторонней видимостью — такие используют в комнатах для допросов в полицейских участках. Иными словами, отсюда оказалось видно все происходящее на танцполе. Томные дамы были от Майрона на расстоянии буквально несколько футов, а иные использовали зеркальную часть стекла, чтобы привести себя в порядок, не отдавая себе отчета (а может, как раз вполне отдавая), что смотрят на мужчину, который пытается помочиться.

Майрон вышел из туалета. У двери его ждала с протянутой вверх рукой Эсперанса. Майрон выложил двадцатидолларовую купюру.

— Судя по всему, мочевой пузырь ты не опорожнил.

— В дамской комнате то же самое?

— Зачем тебе знать?

— Ладно, что дальше?

Эсперанса мотнула подбородком в сторону пробиравшегося к ним мужчины с гладко зачесанными назад волосами. Наверняка, подумал Майрон, заполняя при поступлении на работу анкету, он в графе «Фамилия» проставил что-то вроде «Хлам», а в графе «Имя» — «Евро». Майрон проследил взглядом, не остается ли за этим типом слизь на полу.

Евро обнажил в улыбке острые, как у хорька, зубы.

— Привет, любовь моя.

— Антон! — Эсперанса протянула ему руку для поцелуя, пожалуй, с чуть большей готовностью, чем следовало. Майрону стало страшно, как бы этот хорек не прокусил ей руку до кости.

— Ты все так же неотразима.

Он говорил с забавным акцентом, то ли венгерским, то ли арабским, словно специально отрепетировал его для какого-нибудь скетча. Антон был небрит, и щетина у него на щеках выглядела довольно некрасиво. Он носил солнцезащитные очки, хотя здесь и так было темно, как в пещере.

— Это Антон, — представила его Эсперанса. — Говорит, Лекс на раздаче бутылок.

— Ах вот как, — откликнулся Майрон, понятия не имея, что означает эта «раздача бутылок».

— Сюда, — кивнул Антон.

Они погрузились в море колышущихся тел. Эсперанса прокладывала ему путь. Майрон испытывал нечто сродни удовольствию, когда к нему кто-то поворачивался. А пока они шли сквозь толпу, некоторые женщины остановили-таки и задержали взгляды на Майроне — правда, таких было меньше, чем, год, два, пять лет назад. Он чувствовал себя как стареющий бейсболист, которому нужен именно такой радар, подсказывающий, что брошенный им мяч летит уже не с прежней скоростью. А может, женщины просто мгновенно определяли, что Майрон помолвлен, что красотка Тереза Коллинз уже унесла этот товар с рынка и теперь при виде его можно только облизываться.

Да, подумал Майрон, должно быть, так и есть.

Антон открыл ключом дверь в другую комнату — да что там в комнату, похоже, в другую эру. Если клуб как таковой был оформлен в стиле модерн — острые углы и закругленные поверхности, — то вип-зал напоминал бордель колониальных времен: бархатные диваны красного дерева, хрустальные люстры, лепнина на потолке, настенные канделябры с зажженными свечами. В зале была такая же, как в туалете, стеклянная стена, сквозь которую открывался вид в зал, где танцевали девицы, — может, кого-нибудь захочется пригласить. Пышнотелые, в стиле моделей мягкого порно, официантки носили либо корсеты тех времен, либо напоминали видом вдовушек-озорниц. Они разносили по столам бутылки с шампанским — отсюда, решил Майрон, и взялась «раздача бутылок».

— Ты что, все бутылки разглядываешь? — поинтересовалась Эсперанса.

— Ну да, похоже на то.

Эсперанса кивнула и улыбнулась официантке в черном корсете.

— Гм… Пожалуй, и я бы не прочь поучаствовать в «раздаче бутылок», если ты понимаешь, что я имею в виду.

Майрон ненадолго задумался.

— Честно говоря, нет. Ведь вы обе женщины, так? А я бутылочных ассоциаций не схватываю.

— Боже, до чего же ты все буквально понимаешь!

— Ты спросила, разглядываю ли я бутылки. К чему это?

— К тому, что тут подают шампанское «Кристалл», — сказала Эсперанса.

— Ну и что?

— Ты сколько бутылок насчитал?

— Не знаю. — Майрон осмотрелся. — Восемь, может, десять.

— Здесь они идут по восемь косых за штуку плюс чаевые.

Майрон прижал ладонь к груди, словно у него сердце останавливается. Он заметил Лекса Райдера — тот развалился на диване в окружении размалеванных красоток. Майрон протолкался к нему: