Росс Томас - Если не сможешь быть умничкой

— Я, знаете ли, иногда читаю его колонку.

— Хорошо.

— Он как будто все время на что-то сердится, от чего-то досадует… Да?

— Обычно так.

— А я вот терпеть не могу быть сердитой все время.

— И я тоже.

— Чем я могу вам помочь?

— Я бы хотел посмотреть сведения о девушке по имени Конни Мизелль. Или, может быть, Констанции. Я скажу для вас «Мизелль» по буквам.

Я сделал это, и она спросила:

— Родилась в Лос-Анджелесе?

— Да.

— А вы знаете когда? Если вы скажете дату, будет быстрее.

— 21 мая 1946 года, — сказал я.

— Это займет минуту.

В действительности это заняло не меньше трех. Она вернулась с формуляром размером с письмо.

— Свидетельства о рождении относятся к записям публичного характера, — сказала она речитативом, так, как говорят, когда одно и то же приходится повторять раз за разом. — Я не могу дать вам копию этого, но я могу рассказать вам, какая информация здесь содержится.

— Замечательно, — сказал я. — Каково полное имя у ребенка?

Она заглянула в формуляр.

— Констанция Джин Мизелль.

— Отец?

— Френкис Б.С.И. Мизелль.

— Б.С.И. — это «без среднего имени»?

— Правильно.

— А кто он по профессии?

— Это номер тринадцать… — проговорила она. — Так, обычная профессия. Музыкант.

— А какова профессия его матери? — спросил я.

— Это номер восьмой. Написано «Горничная».

— А что там еще написано?

— Ну, тут 27 пунктов! Период проживания, место рождения матери, раса отца, обычное местопребывание отца, девичья фамилия матери, название роддома, адрес, сколько всего детей рождалось у матери…

— Вот это, — сказал я.

— Номер 21, - сказала она. — Детей, рожденных матерью — 2. Сколько живых — 2. Сколько умерло — 0. Сколько выкидышей — 0.

— А другой ребенок — это мальчик или девочка?

— Мальчик.

— А девичья фамилия матери?..

— Гвендолин Рут Симмз, — ответила маленькая блондинка. — Редко теперь встретишь девушек с именем Гвендолин. А оно такое приятное и старомодное, правда?

— Пожалуй, — сказал я. — А может ваша система хранения сведений мне помочь, если я захочу выяснить имя этого брата?

— Отец и мать те же?

— Не знаю, — сказал я. — Впрочем, не думаю.

— А имя брата вы знаете?

— Нет.

— Его дату рождения?

Я покачал головой.

— А как насчет имени матери? Я имею в виду не ее девичью, а ее имя в супружестве?

— Нету, нету!

Она с сожалением покачала головой. Это ей не нравилось. Она не любила проигрывать в своем деле.

— У нас система не так устроена, чтоб можно было найти, имея только девичью фамилию матери. Ужасно, мне очень жаль.

— Не беспокойтесь об этом, — сказал я. — Можем мы сделать еще попытку?

— А как же, — сказала она, весело улыбнувшись.

— По этому я знаю только год и имя.

— Это пойдет.

— Год 1944-й, а имя я вам скажу по буквам.

И я сказал ей по буквам имя Игнатиуса Олтигбе. На этот раз, из-за того что я не знал точной даты рождения, ей понадобилось побольше времени. Около пяти минут. До сих пор не понимаю, почему вдруг я решил спросить свидетельство о рождении Олтигбе. Может быть оттого, что он был убит возле моего дома, и я счел, что кто-то должен одолжить ему немного бессмертия — хотя бы в форме признания того, что он был рожден? Или, возможно, это было просто любопытство относительно того, как нигерийский вождь умудрился родиться в Лос-Анджелесе посреди Второй Мировой войны. Иногда я посмеиваюсь над собой и пытаюсь убедить сам себя, что это было свидетельством блестящей интуиции — вроде той, которую проявляют величайшие историки, когда делают свои самые важные открытия. Беда только в том, все эти открытия так бы и не случились, если б кому-то в одно тоскливое воскресенье в Лондоне, Бостоне или в Сан-Франциско не взбрело в голову со скуки разобраться на своем чердаке.

Когда маленькая блондинка вернулась, улыбка у нее была напряженная и осуждающая.

— Так вы это знали с самого начала, не так ли? — сказала она.

— Что знал?

— Ладно! — сказала она. — Тогда продолжаем наши игры дальше.

Она заглянула в формуляр, лежащий перед ней на стойке. Я попытался прочесть его вверх ногами, но ее голос сбивал меня с толку.

— Игнатиус Олтигбе, родился 19 декабря 1944 года. Имя отца: Обафеми Олтигбе. Раса: негр. Национальность: эфиоп.

— Ну, не совсем…

— Он что, не эфиоп?

— Нигериец, — сказал я.

— Ох. Так они ж все равно из Африки, разве нет? Я думаю, тогда, в 1944, всех африканцев так называли — эфиопами то есть.

— Пожалуй…

— Обычное занятие отца: студент.

— А о матери-то что?

— Да вы уже знаете, — сказала она.

— Знаю что?

— Она та же, что и в предыдущем случае.

— Вы уверены?!

— А как иначе? — сказала она. — Разве только две девушки с одинаковым девичьим именем Гвендолин Рут Симмс вместе жили по одному и тому же адресу на Гувер Стрит.

Когда на автостоянке я вручил уже знакомому парковщику квитанцию и плату за парковку, он посмотрел на меня как-то странно. Наверно, по причине моей улыбки, которая выходила малость глуповатой. Это была «улыбка историка» — она у меня появляется только тогда, когда мне удается выяснить что-то жизненно важное — например, тот факт, что глаза капитана Бонневиля были серые, а вовсе не голубые, как полагало прежде большинство моих коллег. Вот уж было величайшее открытие!

И так же я чувствовал себя сейчас, выяснив с непреложностью, что у Конни Мизелль и Игнатиуса Олтигбе была одна и та же мать. Если бы я был просто великим сыщиком, я мог бы назвать найденное «ключевой уликой». Но с данного момента я уже считал себя великим историком, и потому остановился на «блестящем исследовании». Так называют исследования, не просто восстанавливающие утерянный фрагмент факта, но позволяющие в результате совершенно по-новому взглянуть на целую ушедшую эпоху. «Конни Мизелль — сводная сестра Игнатиуса Олтигбе. Ну конечно! Теперь все сходится!»

Только вот нет. Дойдя до машины, я уже ясно понимал, что всего лишь получил очередной кусочек информации. Чуть более кучерявый, чем что-либо из того, что я собрал прежде… Но ничуть не более полезный.

Мне угораздило выбрать такую стоянку, с которой можно было выехать только в порядке живой очереди. Ничего не оставалось, кроме как сидеть за рулем и в очередной раз прокручивать в голове все факты. «Я так и не выяснил ничего принципиально нового; разве только знаю теперь о любопытном совпадении в жизни сенатора Роберта Эймса: и Конни Мизелль, и ее сводный брат возникли в ней почти одновременно — шесть или семь месяцев назад. Конни намертво прилепилась к сенатору. Сводный брат склеил его дочь. В настоящее время и дочь мертва, и Игнатиус тоже. Это должно что-то означать. Возможно, что-то до чрезвычайности дурно пахнущее».