Катрина Фрай - Cмертельный узел

Он отошел от меня, и стал готовить кисти и краски, крутясь перед мольбертом и напевая потихоньку себе какую-то мелодию под нос.

–Видимо вечерок будет длинным, поэтому, почему бы тебе не рассказать все с самого начала, свою загадочную историю – начала я как бы невзначай.

– Тебе правда интересно узнать обо мне? – на минуту он остановился и посмотрел на меня, леденящим душу взглядом. Признаться честно, я испугалась, я знаю этот взгляд. Когда на вас так смотрят, то никогда не знаешь, набросятся на тебя сейчас через минуту и убьют или оставят терзать дальше.

Я моргнула глазами, в знак согласия.

– Хорошо, я поведаю тебе все, раз ты так настаиваешь. Время пока у нас есть.

Он поставил стул передо мной и сел скрестив вытянутые ноги перед собой, взяв при этом большой белый лист и карандаш.

Выглядело конечно со стороны все иронично, возможно вы подумаете, как в фильме «Титаник». Только мой художник – серийный убийца, мы заперты в бункере под землей, и на мне нет кулона с огромным бриллиантом. Гилберт начал делать наброски и одновременно заговорил:

– Я родился в полноценной семье и до трех лет наверное, мое детство можно назвать счастливым, я плохо конечно помню, так как был слишком маленький и не мог оценить все те радостным моменты, приходившие в мою жизнь. Когда мне было четыре года, отец бросил нас с матерью, сбежав с какой-то шлюхой в Китай. Моя мать очень тяжело переживала этот разрыв, поначалу она впала в депрессию, перестала обращать на себя внимание, полностью запустив себя как женщина. Она старела на моих глазах очень быстро. Однажды, она сказала мне, что ей не для кого жить, я не являюсь для неё смыслом жизни, как отец. Когда -то она боролась за любовь папы очень долго, и когда вышла за него замуж, думала что это навечно. Моя мать стала неким «зомби», тенью самой себя, она ничем не увлекалась, просто тупо ходила на работу, выполняя свои обязательства, а по вечерам запиралась у себя в комнате, налив мне миску с молоком и хлопьями. Через некоторое время она перестала делать и это. И когда мне исполнилось семь лет, к этому времени видимо она окончательно съехала с катушек и начала меня растлить. – Он на минуту замолк, делая движения рукой по листу все активнее и сильней, он заметно начал нервничать. Но взяв себя через несколько минут в руки, продолжил:

– Как бы тебе объяснить, она меня унижала и после каждого акта изнасилования сильно била меня срывая свою злость если я что то делал не так, а потом закрывала в комнате до утра. Я сидел в своей комнате, маленький, голый, избитый и ничего не понимающий. Она говорила, что просто играла с моей «дудочкой» – так она его называла. Я рос, храня её огромную тайну. Конечно, я замкнулся в себе и ударился в учебу. Книги стали моими друзьями. Мальчишки, которые жили с нами во дворе по соседству, хотели дружить со мной, но мать не отпускала меня с ними гулять, напрочь, лишив меня детства. Утром я шел с ней в школу, после уроков я сидел в её классе и ждал, когда она закончит работать. Без её ведома я не мог никуда ходить. Я был её растением, ее собственностью.

Я заметила, как по его щеке потекла слеза. Гилберт не стыдился этого, он просто дал волю своим чувствам. «Значит, Гейб попал в десятку, предположив тогда версию о матери» – мой мозг начал постепенно приходить в норму и возвращаться к реальности.

– Когда мне было тринадцать, в период созревания и становления из ребенка в юношу, я стал задумываться о том, что больше не намерен принадлежать ей. Мне хотелось сбежать, забыть это все как страшный сон. Такая жизнь, которой я жил, стала для меня нормой. Когда я был совсем мальчишкой и в самом начале того как она начала насиловать делая это со мной, я думал, что всех мальчиков мамы так ласкаю по ночам. Но спрашивать у сверстников, мне было категорически запрещено, иначе я бы понес суровое наказание, сидя в подвале неделю без еды. Пережив такое однажды, за то, что я привел домой друга из класса она так и сделала, этого кошмара мне тогда хватило надолго. И вот, мне тринадцать, я полон сил и энтузиазма, все чаще я всерьез задумывался о плане к бегству. Я не знал, куда бежать, просто я больше не хотел трахать свою мать, понимаешь, детектив? – он поднял свои ясные глаза на меня и они были полны слез.

Я кивнула головой.

– Ты приятный собеседник Глория, слушать умеешь. Ну так значит, на чем я закончил? Ах да, я стал чаще заглядываться на одноклассниц и девочек моего возраста, моя мать внушала мне, что все они мне не пара, я достоин лучшей, такой как она. Чем больше я думал о побеге, тем чаще меня посещала мысль, как же я выживу без средств к существованию? Я мог конечно, пойти куда-то работать, он мальчика в тринадцать лет заподозрили бы тут же. И тогда я стал думать, а почему мы мне просто убить её? Это решало все мои проблемы. Но как это сделать так, чтобы я при всем этом остался бедным, несчастным малышом? Долго думая, я нашел выход, его нашел бы любой, будь он в таком отчаянье как я. В день моего четырнадцатилетия съев свой заветный маффин, я добавил в её стакан с вином, хорошую дозу препарата вызывающего от передоза сердечный приступ. Смерть была мгновенной. Она билась какое-то время в конвульсиях, а я, просто стоял и смотрел на нее. Это была моя первая победа. Мать всё время принимала кучу успокоительных и депрессантов, поэтому это не составило особого труда найти нужное лекарство, надо просто знать, что с чем смешать, чтобы получить желаемый эффект. Это был гениальный план, все в нашем городке знали, что она немного не в себе после ухода папы. Поэтому, никого особо не должно было удивить, что она покончила с собой. Меня, как и предполагалось ни в чем не заподозрили, я разыграл горем убитого сына, затем мне назначили опекунов из приемной семьи. С этими отщепенцами я не собирался гнить и проводить свободные дни своей начавшейся жизни, так как им бы этого хотелось. Я был десятым по счету в их семье приемным ребенком. Поэтому, я сразу договориться с ними о том, что они получают за меня деньги, а я живу как хочу, и где хочу. Было не сложно все это провернуть, тем более, пообещав им, что на проверку органов опеки я буду возвращаться и разыгрывать послушного счастливого ребенка.

Здесь Гилберт замолчал встав со своего места и подойдя ко мне. Просунув свои руки под меня, он бережно перевернул меня на спину, голова осталась лежать на подлокотнике повернутая, смотря в сторону, где он сидел, ноги теперь были согнутые в коленках и свисали с противоположного подлокотника. Мои руки он положил вдоль тела, волосы спадали мне на грудь.

Гилберт разбросал мои пряди волос по груди и плечам, затем, явно довольным своей работой, он задержал на мне свой взгляд. Не удержав себя, он впился своими губами в мои губы и стал нежно ласкать их своим языком.