Анастасия Калько - Сентябрь в Алустосе

– Ага, дорвалась, – Ника плюхнулась на лежак, стараясь не щелкать зубами. И правда, долгонько она плескалась у пирса, слушая чужие разговоры.

Солнце быстро отогрело ее и Орлова даже начала дремать, но тут с лестничной площадки донеслись капризный детский рев и визгливый голос зубастой девицы. Она гневно выговаривала продавцу мороженого: он обязан иметь сдачу с любой купюры; он должен заботиться о том, чтобы качественно обслуживать покупателей; люди приезжают сюда отдыхать и платят деньги и за это хотят быть довольными, а не бегать в поисках размена; это забота продавца; вот ее ребёнок хочет мороженое и плачет, а она не может купить вожделенное лакомство из-за того, что продавец не подумал о сдаче; она напишет во все "надзоры"; и вообще, почему у холодильника такая мутная и липкая крышка; продавец должен регулярно протирать ее потому, что покупателям противно эту грязь трогать и в стране пандемия. Пусть лучше он запомнит это место – больше его здесь не будет, пусть сперва научится с людьми работать, а потом лезет в приличное место…

Виктор, покупавший ореховые трубочки у пожилой женщины в белой панаме, рассмеялся:

– Даму бомбит. Вот потеха.

– Кому потеха, а кому не до смеха, – вздохнула продавщица, – есть такие кляузники, иногда без повода всюду жалобы строчат, а так – со зла или от скуки. А им верят, проверки устраивают, штрафуют людей, могут вообще закрыть торговлю. Люди в убытке, без работы сидят, а эти, извините, "писатели", довольны: забава удалась. И эта, похоже, из таких. Ну, нет у парня сдачи, неприятно, конечно, но не край же. А ведь такая и впрямь всех собак на парнишку спустит из-за порции мороженого. Есть же люди!..

Соседка спустилась на пляж, воинственно вскинув голову и раздувая ноздри. На ней было весьма самонадеянное бикини, открывающее плоскую костлявую фигуру, и воздушное голубое парео. Рядом, капризно хныча, семенила светловолосая двухлетняя девочка в розовом костюме. Она едва удерживала сачок и большую куклу.

Дама, взяв два лежака и зонт, долго и придирчиво указывала, как их установить, сетуя на тупость пляжного служащего, и, не стесняясь в выражениях, комментировала "убогий совок".

– Сударыня, – подал голос Виктор, – не знаю, приходилось ли вам бывать на мировых курортах класса "люкс", но там бы вы не вписались в интерьер. Никто вам не позволил бы называть служащего тупицей и имбецилом и раздевать ребёнка догола.

– Что вы себе позволяете? -с готовностью взвизгнула зубастая. – Какой-то молокосос будет еще меня учить! Своим детям указывайте, как им на пляже ходить! Моей дочери нужны воздушные и солнечные ванны! Не нравится, отвернитесь! Дома сидите, если вас дети раздражают!

– Ладно, Витя, – сказала Вероника, приподнимаясь, – и правда, ее дело. Хочет, чтобы ее ребёнок садился на чьи-то плевки и медуз – пускай. Откуда ей знать, какие правила действуют на пляжах Ниццы или Валетты, если она и о местных-то правилах ничего не знает. Наверное, начиталась иронических детективов, где богатые дамы смотрят на всех, как на грязь, и копирует. Скорее всего, она сама бывала только на пляжах Козодойского озера в деревне Куроплюево, где дети до третьего класса в первозданном виде бегают.

Дамочка покраснела, потом побледнела, ища достойный ответ, а потом, узнав женщину, которой уже нахамила утром в отеле, замахала рукой, подзывая служащего и потребовала переставить лежаки под навес. "Вот сюда! Нет, левее! Куда вы ставите?! Я же сказала, где нужно! Господи, тут что, все такие тупые?"

– Второй раз за день она меня насмешила, – еле выговорил Виктор, когда разгневанная дама перебралась с дочерью под навес. – Но главное – результат достигнут, она убрала от нас свое голопопое сокровище. А то я опасался, что девочка вздумает отдать дань природе, не отходя от лежбища. однажды мне так угробили новые мокассы, и с тех пор я всегда настороже.

– По-моему, она не так проста, как кажется, – с прищуром посмотрела вслед скандалистке Орлова. – На людях она косит под сварливую мещаночку, а на самом деле… – девушка пересказала Виктору услышанные на пирсе разговоры дамы. – И загадочная тайна, которой нас весь день интригует Наум, тоже связана с ней.

– Вот почему ты так задержалась у пирса… Только не говори, что ты окунаешься в новое расследование! Ты же на отдыхе. Нет, ну это и правда смешно! Уже второй раз она принимает меня за наглого малолетку, сующего повсюду нос от нечего делать, – Морской снова расхохотался.

– А какая у нее будет рожа, когда Наум представит ей нас! Она будет в шоке от того, что обхамила в отеле самого Морского и журналистку, которую рекомендовал ей Наум, приняв нас за безобидных туристов! И правда смешно, – Ника взяла из пакетика сладкую трубочку с орехами и с аппетитом надкусила. – Кстати, как ты смотришь на то, чтобы сходить в музеи?

– В этот? – Виктор указал своей трубочкой на белеющее на скале имение Степнова-Морского. – С удовольствием. Кстати, фамилия у него интересная… Почти как моя. А ну как я – родственник писателя? – усмехнулся он. – Чем черт не шутит, да?

Белая дача на вершине скалы была дачей популярного в 50-е – 60-е годы прошлого века писателя-мариниста, героя войны Степнова-Морского. До революции она была фамильным имением Степновых. Вихрь 1917 года разметал Степновых по всей Евразии. А в опустевшем имении по очереди перебывали ревком, детский дом, здравница, госпиталь… А после войны орденоносец Николай Степнов получил в подарок от властей родной дом своих предков, изрядно потрепанный за тридцать лет, прошедших после революции…

Голубая дача, воздушная, словно парящая над городом, с обширным парком, тенистыми аллеями, площадкой с фонтаном и видом с площадки на море, горы и город, была жемчужиной Алустоса. Многим хотелось увидеть дом, где жил автор батальных исторических романов; дом с такой богатой историей, отобранный у владельцев в 1917 году у деда и возвращенный в 1947 году внуку. Поток туристов весь год поднимался по белоснежным ступенькам к воротам музея.

– Он ведь взял псевдоним, – задумчиво сказал Виктор, – прибавил к фамилии приставку "Морской" потому, что все его произведения были посвящены морю, флоту, героям-морякам… А я до сих пор мало интересовался генеалогией своей семьи.

***

На улице, спускающейся от центра Алустоса к набережной, среди многочисленных магазинчиков с фруктами, южными сладостями, местной натуральной косметикой и сувенирами был указатель, приглашающий в еще один дом-музей – флигель, где жил писатель Пчелин, очень известный до революции и вынужденный эмигрировать в годы печально известного Исхода. Пчелин был небогат, собственного дома не имел и двадцать лет до революции жил в имении своих друзей, в гостевом флигеле. И этот небольшой одноэтажный домик, увитый диким виноградом, тоже привлекал внимание гостей города.