Джереми Камерон - Чисто случайно

Похоже, что я малость перебрал, посмотрела так подозрительно.

— И как же ты теперь собираешься? Чтоб снова не пришлось сдавать анализы?

— В каком смысле?

И чего она от меня хочет?

— Ну, как я уже сказала, ты должен, во-первых, не связываться с криминалом, во-вторых — забыть про других девушек. Тебе придется быть только со мной, слышишь, что я говорю?

Да уж, взялся за грудь — говори что-нибудь.

— Забыть про других девушек? — Зря я, конечно, это сказал, не то, чтобы я и впрямь собирался бегать на сторону. — Только с тобой, Норин? — Давненько я уже про такое не слышал. — Это что, типа, постоянно, вроде того?

— Да тебе пока нечего бояться, Ники, нам, девушкам нужно какое-то время, чтобы подумать о будущем.

И положила руки мне на плечи. Я аж задрожал.

— Ты хочешь, чтобы я осталась на ночь? — спрашивает.

— Я не возражаю.

Снова меня стукнула. Потом говорит:

— Только мне сперва нужно в ванную, Ники, потому что я всегда пользуюсь колпачком.

Вот здесь-то я и не понял.

В общем, объяснила и услала меня в спальню, а сама взяла сумочку и пошла в ванную.

Рехнуться можно.

Я вырубил музыку, выключил свет, пошел в спальню и забрался в кровать. До того нервничал — чуть вспомнил, что надо еще раздеться. Потом она вышла из ванной, и на ней не было совсем ничего, даже колпачка. По крайней мере, на голове.

И была она такая… просто чудо.

— Господи, Норин, — говорю.

Она постояла немножко, поглядела на меня. Потом легла в кровать. Повернулась ко мне и прижалась, и обвила меня руками, и мы лежали с ней, как большие-большие друзья. И это было здорово.

Потом мои губы были на ее волосах, и из меня капали последние капли. Она расслаблялась медленно, время от времени слегка подергиваясь. Потом хихикнула и поцеловала меня. Тогда я из нее вышел, и она сказала: «А». Я ухмыльнулся, как идиот, и отполз от нее, а она сказала: «У тебя есть салфетки? Ну, я так и думала». Потом повернулась ко мне, и обняла, и прижалась, и я сказал: «Да, Норин», и было все так же хорошо, хоть обычно после этого охота просто полежать.

Через какое-то время она пошла в ванную, помылась и принесла оттуда салфетки. Сказала, чтоб я промокнул простыни: сам набрызгал, сам и вытирай. Мы похихикали. Потом она снова забралась в постель, прижалась ко мне и говорит: «Ты ведь еще не хочешь спать, Ники? Я даже не знаю, так мне сейчас здорово, ты меня разогрел, и я хочу еще раз этим заняться, слышишь меня?» — хихикает.

Рехнуться можно. Если так и дальше пойдет, как бы мне в осадок не выпасть. Похоже, нелегко мне с этой Норин придется.

Обнял ее.

— Ты понимаешь, парню ведь нужно чуточку отдохнуть, — говорю.

— Ну, если только чуточку.

Помолчала. Потом говорит:

— Это было так прекрасно, Ники.

— Да уж, — говорю, — клево.

В воскресенье в одиннадцать утра телефон.

Норин только ушла домой. Я сидел и улыбался, как идиот, ни черта не делал, просто сидел там и лыбился. Выжат был, как лимон. Я почти что потерял счет, сколько раз мы это сделали (четыре). Потом Норин пошла в душ, прихорошилась, накрасила глазки и пошла домой прямо как королева. И откуда у неё только силы берутся, непонятно, должно быть, какая-то специальная подготовка.

А потом зазвонил телефон — крошка Бриджит из газеты. Я и сам хотел с ней поговорить, но немного странно, что позвонила она в воскресенье с утра. Странно, что вообще дал ей свой номер, ну да черт с ним.

— Ники, — говорит, — мне надо с тобой поговорить.

— Давай позавтракаем у «Джимми», идет?

— Отлично. Во сколько?

— Я должен приготовить ланч для одной старушки. Через полчаса. Заедешь за мной?

— Конечно.

Через минуту перезванивает.

— Я не знаю, где ты живешь, — говорит.

Сказал ей, потом под душ, а через пару минут она за мной заехала. На старенькой «сивке-двойке», [17] 2CV — французская микролитражка в 2 л.с. прости господи; слава богу, никого из моих корешей в этот час на улице не встретишь, иначе моему авторитету, считай, кранты. Попилили к «Джимми».

Как доехали, и она не раскололась, это отдельная тема. Вошли, сели, заказали чаю и пожевать, и тут она говорит: «Ники, я должна тебе сказать!»

— Знаю.

— Знаешь? Ты знаешь, что я тебе скажу?

— Нет. Знаю, что должна.

— А. Тогда слушай. Я просмотрела номера нашей «Гардиан» за последние несколько дней.

— Похороны да именины?

— Я посмотрела, какие материалы редакция решила придержать, какие темы не были освещены полностью, потому, возможно, что некие влиятельные силы были не заинтересованы в том, чтобы люди узнали подробности. Типа, к примеру, известного тебе налета на почту, или убийства сержанта Гранта, или обстрела машины твоего приятеля Джимми.

— Отличная мысль, Бриджит. Молодец, — говорю. Я от усталости едва языком ворочал; впереди был долгий день; поговорить с ней я и сам хотел, но дополнительная нагрузка на уши была мне ни к чему. — И что ты там нашла, Бриджит? — интересуюсь типа вежливо.

— К сожалению, в этом смысле совсем ничего.

— А.

Облом, конечно, но ее отчего-то все еще прямо распирало. И чего это она резину тянет? Этой Бриджит никак не больше девятнадцати, только выглядит она на тринадцать.

— Но ты представляешь? — говорит.

— Не-а.

— Я установила, что в последние два-три года некоторых людей — ты понимаешь, что я имею в виду, — видели вместе чаще, чем можно предположить.

Так, это уже что-то.

— Дальше, — говорю.

— На приемах, на сессиях Совета, на свадьбах, на похоронах, на собачьих бегах, на открытии новых зданий, на запуске программ занятости, на презентации новых моделей автомобилей, на заседаниях комиссий по охране общественного порядка, на годичных собраниях жилищно-строительных ассоциаций — всего не перечислишь.

Да нет — перечислила.

— Дальше, — говорю.

— Да, разумеется, в любом городе какие-то люди знакомы с другими людьми и вместе бывают на одних и тех же мероприятиях. Но в данном случае определенный набор имен фигурирует чересчур часто, неестественно часто. Не все и всегда точно в том же составе, но некоторые — всегда или почти всегда.

Она так распалилась, что перегнулась через столик, и так само собой получилось, что я глянул в её майку — увидал титечки до половины. Да ну их, сначала дело.

— И один из них, — тут она повертела головой, чтоб убедиться, что никто не подслушивает, — один из них наш редактор Тиар Магиннес.

— Тиар? Что за имя такое — Тиар?

Не слыхал о таком.

— Да нет, Ти-Ар — это типа инициалы. Он сам так себя называет. Первое имя — Томас, а второго не знает никто, но мы зовем его Распутин. Он абсолютно везде сует свой нос, хочет быть верховной властью в округе, отчасти потому мы и зовем его за глаза Распутин. Ему около тридцати, а выглядит на двадцать; уверен, что когда ему будет сорок, он будет редактором «Дейли мейл». В газете влезает в каждую запятую. И я заметила, что он всегда рядом с теми людьми, о которых мы говорили, а его фото с одним из них, или с несколькими, в нашей газете чуть не каждую неделю!