Эдвард Банкер - И пожрет пес пса…

— Хочу взять тебя в дело, чтобы ты огреб деньжат.

— Я не торговец наркотиками. Это слишком смахивает на… бизнес.

— Ничего похожего! У меня есть знакомый адвокат — специализируется на защите обвиняемых по крупным делам о наркотиках. Они так и просятся в жертвы ограбления!

— Ну-ка, расскажи поподробнее.

— Тебе не обойтись без помощника.

— У меня их целых двое, ждут не дождутся, когда я выйду.

— Я с ними знаком?

— Вряд ли. Дизель Карсон и Бешеный Пес Маккейн. — Греко покачал головой. — Они с севера, из Сан-Франциско и Сакраменто. Нормальные ребята. Один псих, но это не беда.

— Конечно, не беда. Значит, так. Мой адвокат требует для себя двадцать пять процентов…

— Двадцать пять! Он что, двинулся? Если бы я столько ему отвалил, то пришлось бы потом обчистить его самого, иначе я бы чувствовал себя кретином. Он нежится в постели с женушкой, а я рискую собственной задницей.

Греко жестом призвал Троя успокоиться. Дождавшись, пока тот смолкнет, он продолжил:

— Через наши руки пройдут все деньги. Он не будет знать, сколько их в общей сложности. Отдаем ему двадцать пять процентов от нами же назначенной суммы — и все довольны. А мы можем получить впятеро больше!

— Ты этого не говорил.

— Ты мне не дал, мать твою.

— Ты же знаешь, я не люблю играть в кошки-мышки. Предпочитаю сразу выкладывать козыри на стол.

— Знаю. Потому к тебе и приехал. Знаешь, сколько вокруг народу пятками бьет… И дожидаться, пока они выйдут из тюрьмы, мне не нужно. Но загвоздка в том…

— Загвоздка в том, что ты боишься доверить им столько денег. Они скорее убьют, чем выпустят деньги из рук.

— Да, куш серьезный. — Греко улыбнулся, в глазах сверкнули искорки. — А тебе я доверяю на все сто.

— Ты знаешь мой послужной список.

— Знаю. Сколько еще дней тебе мотать?

— Двадцать один день — и на волю.

Греко мысленно что-то прикинул и кивнул.

— После освобождения тебе предписано поселиться в Лос-Анджелесе?

— Нет, во Фриско.

— Ты ведь родом из Лос-Анджелеса. Родился и вырос среди богачей и знаменитостей. Помню, как ты нацарапал на стене в колонии: «Трой де Беверли-Хиллс».

От этих воспоминаний они так расхохотались, что надзиратель в углу комнаты выразительно смерил их суровым взглядом.

— Приходится возвращаться в округ, где тебя замели. Меня сцапали во Фриско, — объяснил Трой. — Смотри-ка, как вертухай на нас пялится.

— Надо сваливать, а то меня тоже заметут — уж больно я развеселился в Сан-Квентине! Я дам тебе номер телефона и ты сможешь оставить сообщение.

— Давай, я запомню. А выйду из посетительской — запишу.

— Лучше пришлю его тебе письмом. — Греко встал. — Без кода города.

— Ничего, здесь на это не обращают внимания. Напиши, что это телефон тетушки Мод, например. — Трой тоже поднялся и вопросительно посмотрел на тюремщика. Тот кивнул, разрешая им рукопожатие. — Я рад, что ты приехал, брат.

— Я тоже рад. Надеюсь, эта поездка принесет мне хороший навар.

В дверях Греко обернулся и помахал рукой. Надзиратель отпер дверь и выпустил его. Трой, тоже помахав Греко на прощанье, прикинул, что к вечеру тот уже сможет жмуриться от неоновых сполохов на Норт-Бич в Сан-Франциско.

— Блин!.. — выплюнул он и побрел назад, к тюремному двору.

Утром того дня, на который было назначено его освобождение, Трой Август Камерон встал со шконки в почти пустой камере. То немногое, что он забирал с собой, уже дожидалось его за дверью с табличкой «Прием и выпуск». Пожитки лежали в коричневом бумажном пакете с восковой печатью — чтобы была уверенность, что после проверки и упаковки туда ничего не подложили. А то, что оставалось в тюрьме, он уже раздал: студенческий словарь «Вебстер», словарь синонимов, энциклопедию «Колумбия» — чьи-то пожертвования, которыми приторговывал тюремный библиотекарь.

Накануне вечером он побрился. Чистя зубы, он внимал пробуждению тюрьмы: урчанию туалетных бачков, обращенным к соседу громогласным требованиям принести к моменту отпирания камер «Сан-Франциско Кроникл». Чернокожий идиот в соседней камере уже врубил телевизор. Свой телевизор Трой отдал неделей раньше, как было принято. Заключенным разрешалось приобретать «Сони» с экраном 13 дюймов, но при условно-досрочном освобождении они должны были жертвовать их тем, кто оставался сидеть. Можно было подарить телевизор конкретному заключенному, но, когда освобождался и тот, аппарат переходил в распоряжение тюрьмы и в результате попадал к тому, кто не мог позволить себе такую покупку. За десять лет, прошедших с тех пор, как разрешили телевизоры, их развелось столько, что они были у всех, кому этого хотелось.

Подошел дежурный по ярусу с тяжелой канистрой с длинным горлышком, предназначенной для подачи горячей воды через решетку. Из кранов в камерах текла только холодная вода. В туалетные бачки поступала вода из залива, и в унитазе иногда оказывались мелкие дохлые рыбешки.

— Оттрубил? — спросил дежурный, тощий белый в майке, с синими тюремными татуировками на бледных предплечьях. Ему было сорок с небольшим — по тюремным меркам старик, отбывающий третий срок за нестрашные нарушения закона.

— Да, днем я уже буду в Багдаде-на-Заливе.

— Счастливо! — Дежурный протянул руку через решетку, стиснул Трою ладонь и покатил свою канистру дальше по ярусу, разливая воду.

Утренний обход начинался с верхнего яруса и кончался нижним. Канонадой хлопали восемьдесят дверей камер. Бежавшие к лестницам заключенные подавали мусор, выметенный из камер, и он дождем падал вниз.

Трой подхватил коробку из-под ботинок с зубной щеткой, тюбиком зубной пасты и несколькими письмами и стал ждать, когда поднимется запорная штанга.

Он не пошел на завтрак. Выйдя из очереди, он стал ждать во дворе, пока опустеет столовая. Вскоре подошли немногочисленные близкие друзья, чтобы обнять его на прощанье, пожать руку и пожелать удачи.

В восемь утра раздался свисток на работу. С крыш взлетели чайки, распахнулись ворота, пропуская заключенных к рабочим местам. У Троя был нынче собственный маршрут — к промежуточным воротам. «Прием и выпуск» находился напротив комнаты для свиданий.

Старый худой сержанте покатыми плечами и слезящимися глазами, прозванный заключенными Энди Гампом, [3] Популярный в тридцатые годы XX века ведущий радиошоу. взял у Троя пропуск, нашел в небольшой стопке его документы и передал их одному из помощников-заключенных. Тот принес плечики с одеждой. Еще двое, освобождавшиеся с Троем, уже переодевались. Всем выдавали одно и то же: штаны цвета хаки, черные флотские штиблеты, белую рубашку с короткими рукавами. Разным был только цвет ветровок.

Двое освобождаемых были неграми. Один поймал взгляд Троя и кивнул, Трой ответил ему кивком и улыбкой. Этим общение Троя с товарищами по освобождению завершилось, хотя те переговаривались между собой, а один бранился, что в этих шмотках они вылитые клоуны. Негр нервничал, возясь с пряжкой ремня и пуговицами на рукавах; пытаясь сосредоточиться на одежде, он в действительности переживал из-за перехода в другой мир. Страх при выходе на волю после многолетнего заключения похож на страх в начале первой тюремной ходки. Трой узнал симптомы и не удержался от усмешки.