Сара Парецки - Смертельный удар

— Выходи, девочка, или твоя больная подруга умрет на несколько месяцев раньше. — Он даже не взглянул на меня, считая, что я слишком ничтожна, чтобы заслужить его пристальное внимание.

— Я выслушала тебя и Арта, — отозвалась я. — Вы оба уверены, что она уже почти мертва. Но сначала попытайся взять меня живой, потому что если выстрелишь в нее, то превратишься в мертвое мясо.

Он развернулся так быстро, что я не успела упасть до того, как он выстрелил. Пуля прошла мимо цели — в помещении раздался гул, как в пещере. Мисс Чигуэлл, бледная, но не растерявшаяся, притаилась, лежа на полу рядом со мной. По собственной инициативе она достала ключи из кармана своей куртки и поползла влево, скрытая от посторонних глаз котлом. Я скользнула вправо. Когда я кивнула, она выскочила из-за котла и со всей силой швырнула связку ключей в лицо Дрезбергу.

На мгновение он зажмурился. Краешком глаза я увидела, как мисс Чигуэлл упала, но не могла подойти к ней, оказавшись за спиной Дрезберга. Я выстрелила. Первая пуля пролетела мимо, но когда он обернулся ко мне, я дважды выстрелила ему в грудь. Даже падая, он еще два раза успел выстрелить в меня.

Я подбежала к нему и бросилась, чтобы вырвать у него из рук оружие, но его пальцы цепко сжимали револьвер. Юршак двинулся ко мне, надеясь перехватить оружие Дрезберга, но хотя ярость, захлестнувшая меня, сдавила горло, а глаза застилала туманная пелена, все же я успела выстрелить Юршаку в грудь. Он дико вскрикнул и упал прямо передо мной.

Во время перестрелки Чигуэлл продолжал стоять рядом с каталкой, все еще с опущенными по бокам руками. Я подошла к нему и Ударила по лицу — просто хотела вывести его из ступора. Но ярость настолько переполняла меня, что неожиданно для себя я обнаружила, что бью его снова и снова и не могу остановиться и все кричу, что он предал клятву Гиппократа, ничтожный червяк. Лупя его, я могла бы повалить его на пол, и он присоединился бы к лежащим Юршаку и Дрезбергу, но сквозь ярость я внезапно ощутила, как кто-то рванул и потянул к себе мою руку.

Мисс Чигуэлл подошла ко мне, пошатываясь, за ней по грязному бетону тянулась ниточка крови.

— Он и есть таков, мисс Варшавски. Все, что вы говорили тут, и даже больше. Но пусть он останется живым. Он старый человек и, похоже, уже не сумеет измениться за оставшуюся жизнь.

Я Покачала головой. Я была вымотана и больна. Меня доконали зловоние в заводских корпусах, подлость трех мужчин и своя собственная разрушительная ярость. Горло мне сдавило, и я бросилась за котел, чтобы вытолкнуть из себя все, что накопилось во мне. Вытирая лицо, я повернулась к мисс Чигуэлл. Пуля слегка задела ей предплечье, оставив кровавую бороздку у обожженной плоти, но рана оказалась неглубокой. Я почувствовала некоторое облегчение.

— Мы должны найти комнату, где были бы в безопасности, и позвонить в полицию. Там, во дворе, по крайней мере трое, и нам с вами не справиться сегодня ночью с остальными головорезами. Мы должны поторопиться, прежде чем они хватятся Дрезберга и придут сюда выяснить, в чем дело. Вы способны выдержать еще немного?

Она кивнула и, подмигнув, помогла мне убедить брата показать нам путь к его прежнему кабинету. Я толкала перед собой коляску Луизы. Она была жива, ее дыхание чуть слышно и сопровождалось короткими поверхностными хрипами.

Когда мы оказались по другую сторону запертой двери, я ввезла Луизу в крошечную смотровую рядом с приемным кабинетом. Собрав остаток сил, подтолкнула тяжелый металлический стол к двери, затем опустилась на пол и подтянула к себе телефон:

— Бобби? Это я. Извините за беспокойство, но мне нужна ваша помощь. Серьезная помощь, и как можно быстрее.

Я объяснила, что случилось, стараясь говорить коротко и ясно. Потребовалось еще несколько попыток, чтобы заставить его наконец понять, но даже и тогда он поверил не до конца.

— Бобби! — Мой голос дрогнул. — Вы должны приехать. У меня тут старая женщина с пулевым ранением и Луиза Джиак — ей вкатили какой-то ужасный наркотик; а еще здесь три головореза, которые ломятся снаружи. Вы мне нужны!

Сострадание взяло верх. Он согласился приехать на завод и отдал распоряжение собрать отряд полицейских. Мне больше не потребовалось убеждать его.

Я посидела с минуту, обхватив голову руками. Я хотела только одного — лечь на пол и расплакаться. Вместо этого я заставила себя подняться и сменить полупустую обойму.

Чигуэлл увел свою сестру в смотровую, чтобы обработать ей рану. Я пошла туда взглянуть на Луизу. Когда я стояла над ней, ее дрожащие веки вдруг приподнялись.

— Габриела? — скрипучим голосом выговорила она. — Габриела, мне следовало помнить, что ты не оставишь меня в беде.

Она держала меня за руку до тех пор, пока вновь не погрузилась в сон. Когда ее хватка ослабла, я повернулась к Чигуэллу и сурово потребовала от него:

— Что вы ввели ей?

— Только… только снотворное, — сказал он, нервно облизнув губы. — Только морфий. Она будет долго спать, до следующего дня, вот и все.

Мисс Чигуэлл бросила на него взгляд, полный обжигающего презрения. Казалось, она была слишком измучена, чтобы выразить свои чувства словами. Я установила для нее складную койку, но она продолжала сидеть. Она принадлежала к тому поколению, кто считал неприличным лежать в обществе кого бы то ни было. Она выпрямилась, сидя в кресле, но веки ее опустились, и глаза на бледном лице погасли.

Усталость вкупе с напряженным ожиданием приводили меня в бешенство. Я оглядела свою баррикаду, опять пошла в смотровую, чтобы, прислушаться к хриплому дыханию Луизы, а затем обратно в приемную, чтобы взглянуть на мисс Чигуэлл. Наконец я вернулась к доктору и, приложив свои лихорадочные усилия, попробовала выпытать у него историю произошедшего. В результате услышала недолгий, но весьма неприглядный рассказ. Он так много лет занимался анализами крови на «Ксерксесе», что ухитрился забыть одну мелкую, незначительную деталь: он не ставил людей в известность, что они заболевали. Когда же появилась я с расспросами о Пановски и Ферраро, он испугался. А когда пришли репортеры Мюррея, он и вовсе пришел в ужас. Что, если правда всплывет? Ему грозило не только судебная ответственность за преступную небрежность, но и ужасное унижение в глазах Клио: она никогда не позволила бы ему забыть, что он жил не по жизненным принципам их отца. Это его замечание было единственным, вызвавшим мимолетное сочувствие: беспощадная этика его сестры, должно быть, была невыносима и превращала в ад жизнь бок о бок с ней. Когда его попытка самоубийства окончилась неудачей, он просто не знал, что делать. А потом позвонил Юршак. Чигуэлл знал его со времени своей работы в Южном Чикаго. Юршак пообещал, что если Чигуэлл окажет им услугу — предоставить несложную медицинскую помощь, — то они устроят так, что любые улики против него будут сокрыты.