Сара Парецки - Смертельный удар

Бобби неохотно согласился — он не собирался одергивать своего сержанта в моем присутствии и перед офицером в форме.

— Но ты расскажешь мне все завтра; нравится тебе это или нет. Ты слышишь?

— Да, Бобби. Слышу. Только подождите до обеда. Я буду более контактной, если немного посплю.

— Хорошо, принцесса. Ты работаешь частным образом, когда тебе хочется, и оставляешь полицейским разгребать мусор. Ты дашь мне знать, когда я должен быть готов, чтобы выслушать тебя?

Голова моя снова закружилась. Я перешагнула тот предел переутомления, за которым у меня могли начаться галлюцинации, если бы не соблюдала осторожность. Поэтому последовала за Мак-Гоннигалом и Нили, не попытавшись ответить Бобби.

Когда офицер Нили высадила нас у моей машины, я молча выудила из кармана ключи и отдала их Мак-Гоннигалу. Мы пересели, и он развернул автомобиль на изрезанном колеями дворе, а я откинулась на пассажирском сиденье, установив его почти горизонтально.

Была уверена, что тут же засну, но образы этой ночи продолжали будоражить мой ум. Не тихое путешествие вверх по реке Кэлумет — оно уже слилось с сюрреалистическим миром полузабытых снов, — а Луиза, лежащая на каталке в недрах завода, и холодное безразличие Дрезберга, и ожидание полиции в кабинете Чигуэлла. Тогда я не испугалась, но теперь всплывавшие из памяти картины вызывали у меня дрожь. Я попыталась вдавить ладони в сиденье, чтобы унять эту дрожь.

— Это последствия шока, — раздался в темноте бесстрастный голос Мак-Гоннигала. — Не стыдитесь этого.

Я вернула сиденье в вертикальное положение.

— Безобразие! — сказала я. — Причины, по которым Юршак собирался сделать это, — ужасны, и Дрезберг вовсе не человек. Он бесчувственная смертоносная машина. Если бы только они оказались парой подонков, набросившихся на меня в аллее, я бы не чувствовала сейчас того, что испытываю.

Мак-Гоннигал протянул руку и нашел мою левую. Он успокаивающе сжал ее, но ничего не сказал. Через минуту его пальцы затекли, он убрал руку и сосредоточился, поворачивая на автостраду Кэлумет.

— Хороший следователь воспользовался бы вашим утомлением и заставил вас объяснить, какие такие ужасные причины были у Юршака.

Я взяла себя в руки, стараясь беречь жизненные силы. Никогда не говори не подумав — кардинальное правило для моих клиентов тех дней, когда я была общественным защитником: сначала полицейские мучают вас, потом проявляют к вам некоторую симпатию, а потом заставляют вас признаться.

Мак-Гоннигал пытался разогнать мой «шеви» до восьмидесяти, но когда дошел до семидесяти, двигатель начал вибрировать.

— Я ожидал, что у вас наготове какая-то тайная история, — продолжал он, — и действительно было бы полицейской жестокостью заставлять вас продолжать рассказ, когда вы так измучены.

После этих его слов искушение рассказать ему все, что мне известно, стало почти непреодолимым. Я заставила себя наблюдать за пейзажем, открывавшимся из каньонов по обеим сторонам автострады, лишь бы избавиться от видения: рассеянный взгляд Луизы, спутавшей меня с Габриелой.

Мак-Гоннигал не заговаривал снова до тех пор, пока мы не миновали выезд из Лупа, и только потом спросил адрес Луизы.

— Вы не хотели бы вернуться со мной на Джефферсон-парк? — неожиданно спросил он. — Выпить бренди, расслабиться?

— Желаете выведать все мои секреты в постели после второй рюмки? Нет. Не огорчайтесь — предполагалось, что это шутка. Вы просто не сумели бы разговаривать в темноте.

Это прозвучало вызывающе, но меня ждала Лотти, она беспокоилась, и я не могла оставить ее в неведении. Я постаралась объяснить это Мак-Гоннигалу:

— Она — одна из тех, кому я никогда не лгу. Она… не то что моя совесть, а просто человек, который помогает мне увидеть, кто я есть на самом деле.

Он не отвечал до тех пор, пока не выехал с Кеннеди на Ирвинг-парк.

— Да, понимаю. Мой дедушка был такой же. Я пытался представить себя в вашей ситуации, когда он не ложился спать из-за меня. Я тоже обязан был вернуться.

Этому не учили ни на каких семинарах в Спрингфилде. Я спросила его о дедушке. Он умер пять лет назад.

— За неделю до того, как меня повысили по службе. Я был как помешанный, чуть не ушел в отставку — почему они не повысили меня, когда он был еще жив и мог бы порадоваться этому. Но потом я услышал его слова: «Как ты думаешь, Джонни, Бог правит Вселенной, помня о каждом из нас?» — Он рассмеялся себе под нос. — Вы понимаете, Варшавски, я никогда не говорил этого ни одному человеку.

Он остановился перед домом Лотти.

— Как вы доберетесь домой? — спросила я.

— Хм… вызову бригадный автомобиль. Они будут рады получить предлог, чтобы покинуть дежурство в ходе волнений в Аптауне и ради шанса подвезти меня.

Он передал мне ключи. В свете люминесцентных ламп я могла видеть, что его брови вопросительно поднялись. Я подалась к сиденью водителя, обняла сержанта и поцеловала. От него пахло кожей и потом — человеческие запахи, которые заставили меня прильнуть к нему. Мы посидели так несколько минут, но пепельница упиралась мне в бок, и я отодвинулась.

— Благодарю за поездку, сержант.

— Мне было приятно, Варшавски. Мы служим и оберегаем, вы же понимаете…

Я пригласила его подняться и вызвать бригадный автомобиль от Лотти, но он сказал, что сделает это с улицы, ибо ему необходим свежий ночной воздух. Он понаблюдал, как я отпираю замки на входной двери, потом помахал мне и ушел.

Лотти была в гостиной, все еще в черной юбке и свитере, — в том виде, как вернулась из госпиталя семь часов назад. Она листала страницы «Гардиан», проявляя лишь видимость интереса к экономическим бедам шотландцев. Увидев меня, она мгновенно отложила газету.

Зарывшись головой в ее объятия, я почувствовала себя как дома и обрадовалась, что решила вернуться сюда, вместо того чтобы идти с Мак-Гоннигалом. Когда она помогла мне умыться и напоила горячим молоком, я рассказал ей ночную историю про необычную поездку по реке, про свои страхи и неукротимое мужество мисс Чигуэлл. Она очень расстроилась, что Чигуэлл предал клятву медиков. Лотти знала, что существуют безнравственные врачи, но никогда не могла слушать об этом.

— Хуже всего было, когда Луиза проснулась и подумала, что я Габриела, — сказала я, когда Лотти вела меня в свободную комнату. — Я не хочу возвращаться опять в Южный Чикаго, чтобы разгребать беды за Джиаками, как это делала некогда моя мать.

Опытными руками медика Лотти сняла с меня одежду.

— Несколько поздно беспокоиться об этом, моя дорогая. Именно этим ты и занималась последний месяц.

Я скривилась: возможно, было бы лучше, если бы я пошла с сержантом.