Сара Парецки - Ожоги

Вернувшись в свой «шеви», я задумалась: отправляться «на дело», пожалуй, рановато, возвращаться домой неблагоразумно — наверняка наткнусь на мистера Контрераса. И если его шестое чувство подскажет ему, что я отправляюсь за приключениями, тогда уж от него не избавиться. Идти в кино не хотелось, сидеть в офисе с книгой — тоже.

Поразмыслив с минуту, я развернулась и поехала на улицу Эстес, к дому мистера Селигмана. Подъехала туда около восьми часов — не слишком поздно для визита, даже к такому пожилому человеку. Сквозь тяжелые шторы на окнах пробивался свет. Перед самым домом стоял «крайслер» последней модели. Я припарковала машину позади него, поднялась на крыльцо и позвонила.

Ждать пришлось довольно долго. Наконец замки повернулись. У двери стояла Барбара Фельдман, старшая дочь Селигмана. Примерно около пятидесяти, довольно хорошо, хотя и не слишком модно одета, рыжие волосы выкрашены и уложены в аккуратную прическу. Удобные блуза и слаксы сшиты на заказ. Меня она, по всей видимости, не вспомнила, хотя я была у нее дома в Нортбруке.

— Ви. Ай. Варшавски, — громко произнесла я через стекло. — Частный детектив. Я приезжала к вам на прошлой неделе по поводу пожара в «Копьях Индианы».

Миссис Фельдман чуть приоткрыла дверь, так, чтобы можно было разговаривать.

— Отец сегодня плохо себя чувствует. И никого не хочет видеть.

Я сочувственно закивала:

— Понимаю, гибель миссис Доннели, должно быть, ужасно его расстроила. Я, собственно, потому и пришла. Если он плохо себя чувствует, я его долго не задержу. Но, возможно, он знает что-нибудь, что поможет мне выйти на след убийцы.

— Полицейские уже были у нас, — нахмурилась она. — Отец ничего не знает.

— Ну, может быть, они не знали, о чем спрашивать. А я знаю.

Она немного подумала, прикусив верхнюю губу, потом закрыла дверь и ушла. Но замки не заперла, поэтому я осталась ждать у закрытой двери, надеясь, что она еще вернется. И в ожидании, чтобы не терять время, сделала несколько упражнений — мне ведь еще предстоял прыжок в длину. Прошла пара с маленькой собачкой на поводке, с любопытством взглянула на меня, но ничего не сказала.

Минут через пять миссис Фельдман вернулась.

— Отец сказал, что не ждет от вас никакой помощи. Вы приносите только несчастья. Он считает, что тетю Риту убили из-за вас.

Странно было слышать это «тетя Рита» от взрослого человека. Миссис Фельдман сохранила детские привычки и считала, что все ее поймут.

— Нет, — терпеливо сказала я, — не я причина ее смерти. Возможно, миссис Доннели знала что-то такое, что хотели скрыть те, кто поджег гостиницу вашего отца. Возможно, она и сама не знала, что это смертельная для нее тайна. Я бы хотела спросить у мистера Селигмана, о чем они разговаривали в последний раз с миссис Доннели. Может быть, это даст какую-нибудь ниточку и выведет на след убийцы.

Я-то была уверена, что Рита Доннели что-то знала и хотела скрыть. Не думаю, что это связано с поджогом. Скорее с ее детьми. У меня ведь еще раньше возникло смутное подозрение, что Сол Селигман может быть их отцом, только раньше я считала, что это никак не касается меня или «Аякса». Кажется, я ошибалась.

Миссис Фельдман снова удалилась в глубину дома. Ну что за идиотский способ общения! Через несколько минут она вернулась.

— Отец говорит, что вы — как чума, от вас все равно не отделаться. Если он с вами не поговорит, вы так и будете преследовать его всю жизнь. Я с ним не согласна, но он никогда меня не слушает… Проходите.

Я вошла за ней в обшарпанную прихожую, затем мы проследовали на кухню, еще более запущенную и грязную, чем та гостиная, в которой мы недавно встречались. Старик в поношенном халате сидел сгорбившись за столом. Перед ним стояла кружка чая. В электрическом свете ничем не защищенной лампы его кожа казалась покрытой плесенью. Когда мы вошли, он с неослабеваемым вниманием продолжал смотреть на кружку.

— Извините, что беспокою вас, мистер Селигман, — начала я, но он резко прервал меня:

— К черту все это. Если бы вам действительно не хотелось меня беспокоить, отравлять мне жизнь, вы бы не ходили сюда каждую неделю. — Он не поднимал глаз от кружки.

Я села напротив, ударившись при этом голенью о холодильник, когда отодвигала от стола замызганное кресло.

— Вам, наверное, действительно кажется, что я слишком уж вмешиваюсь в вашу жизнь. Но это лишь потому, что, кроме меня, у вас не бывает посторонних. И тем не менее у вас есть враг, мистер Селигман. Кто-то поджег вашу гостиницу, кто-то убил миссис Доннели. Я просто хочу остановить этих людей, пока они не пошли дальше, не добрались до вас, например.

— А я хочу, наконец, остановить вас. Чтобы вы никогда больше не добрались до меня, — мрачно пробормотал он.

Я показала ему забинтованные руки.

— В прошлый вторник кто-то пытался разделаться и со мной. Меня хотели сжечь заживо, чтобы я уже больше ни до кого не добралась. Вы тоже этого хотите?

Он наконец поднял глаза. Я видела, что повязки произвели на него впечатление. Тем не менее он не желал сдаваться сразу.

— Кто угодно может перебинтовать руки. Это ни о чем не говорит.

Я молча сняла повязку с левой руки. Ладони хоть и начали заживать, но выглядели еще страшнее, чем вначале. Старик сморщился и сразу отвел глаза. Потом, правда, не мог удержаться и все время косился на мою руку. Миссис Фельдман издала нечленораздельный звук где-то сзади меня, но промолчала. Я опустила руку на колено.

— Мистер Селигман, вы виделись с миссис Доннели после моего визита? Может быть, говорили с ней по телефону?

Старик колебался несколько секунд, за него ответила дочь:

— Она ведь заходила почти каждый вечер, да, пап? Ты-то ведь в офисе практически совсем не бывал в последнее время.

— Значит, вы виделись после моего посещения. О чем вы говорили?

— О моих делах. И это вовсе не ваше дело, барышня.

— Когда вы сказали, что дали мне фотографию, почему она так расстроилась? — Я сидела совершенно спокойно, голос мой звучал ровно.

— Если вы, барышня, так хорошо все знаете, зачем расспрашиваете меня? — пробормотал он, обращаясь к кружке чая.

— И все-таки, что ее так встревожило? Ее дети или ваши? Или, может быть, это одно и то же?

Миссис Фельдман на заднем плане даже поперхнулась.

— Да что вы себе позволяете? У него был такой шок, а вы…

— Мистер Селигман, — продолжала я, не обращая на нее внимания, — сколько у вас дочерей?

Кажется, это были удары мимо цели. На лице старика выразилось настоящее отвращение.

— Хорошо, что Фанни не дожила до того, чтобы слышать эти помоечные домыслы в своей кухне, — сказал он.

— Тогда почему ее так встревожило то, что вы дали мне фотографию?

— Да не знаю я! — взорвался он. — Она зашла, как всегда. Мы поговорили о делах. Я рассказал, как вы за мной охотитесь, что никак не хотите выплатить мне страховку. Потом сказал, что дал вам фотографию нашей сорокалетней годовщины — Фанни и моей. И тогда она разволновалась. Стала расспрашивать какую именно. Конечно, я дал вам ту, что была у меня в двух экземплярах. А она вдруг начала упрекать меня, зачем я предал память Фанни…