Фруде Грюттен - Плывущий медведь

— И «Коэн Бразерс» решили загубить предприятие? — спросил я.

— Кто-то сказал бы и так, — ответил Ларсен.

— А ты что скажешь?

— Сейчас кажется, что эта задумка родилась у них, уже когда они вступили во владение.

— А воплощать задумку пригласили тебя?

Ларсен помолчал, потом сказал:

— Ты, разумеется, думаешь, что что-то знаешь, верно? Думаешь, что у тебя есть опыт и способность вести дела в нужном направлении. Я тоже был совершенно уверен, что определенное сокращение рабочих мест могло сохранить работу остальным.

— Не могло, — бросил я. — А потом оставалось только бросить концы в воду?

— Все мы крепки задним умом, — сказал Ларсен. — Ну, какой-никакой, а все-таки ум, верно? Тогда я этого не видел, а теперь вижу: меня попросту использовали. В конце концов у меня уже не оставалось выбора.

— Неужели?

— В двух словах: я не знаю, ни как давно это началось, ни когда закончится. Но это не так важно. Когда мальчишку выбросили в реку, меня охватила паника. Думаю, это как раз подходящее слово. И мне захотелось, чтобы кто-нибудь выяснил, что произошло на самом деле.

Ларсен посмотрел на меня.

— Мне хочется, чтобы это выяснил ты, — эти слова он проговорил медленно, как будто для того, чтобы они до меня хорошенько дошли.

— Но такими делами занимается полиция, — сказал я. — Почему ты не пойдешь к ним?

Ларсен не ответил и налил себе еще воды.

— Хочешь быть ни при чем? — спросил я.

— Я не знаю, кто в этом может быть замешан, — сказал он.

— Как это?

Ларсен рассказал, что за пару месяцев до банкротства коммуна выделила комбинату кредит в двенадцать миллионов крон наличными как часть кризисного пакета для обеспечения дальнейшей работы. Очевидно, коммуне предоставили неточную информацию о предприятии.

— Разумеется, я не знаю, кто постарался, чтобы это не выглядело как венчурный заем, — сказал Ларсен. — И кто в итоге смылся с деньгами.

— А кого ты подозреваешь?

— Не знаю и не хочу гадать. Город маленький, а я тут еще жить собираюсь. Собирался, — поправился он и улыбнулся. — Я не могу уехать и остаться тоже не могу.

— А на деньги вы покупали рабочих? — спросил я.

— Часть ушла на организацию и транспорт, — сказал Ларсен. — Часть — на оплату физического труда.

— А кое-что — тебе?

— Ты ее видел, — сказал Ларсен. — Она больна. Все деньги уходят на нее.

— У нас в стране больным помогают, — сказал я.

— Но не ей, — ответил Ларсен.

Он опустошил стакан. Я почувствовал жажду. Я спросил, о чем они с Самсоном Нильсеном говорили у Лотефосса. Казалось, Ларсен удивлен. Он никак не ожидал, что я знаю про Самсона Нильсена.

— Ни о чем особенном, — сказал Ларсен.

Я сказал, что это как-то странно — доехать до Лотефосса, чтобы потрепаться о прекрасной летней погоде. Ларсен молчал.

— Ты ведь ему должен, верно? — спросил я.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что Самсон Нильсен — «однорукий бандит». Вроде тех, от которых легко попасть в зависимость. Легко вообразить, как из его кармана в твой будут ручьем литься деньги.

— Я не понимаю.

— Не надо рассказывать, будто твоя жена не получает помощи. Это Самсон Нильсен держит тебя за одно место. Ты доигрался и теперь ему должен, верно?

Секунда — и Ларсен начал рассказывать. Как однажды он с небольшим капиталом присоединился к одной компании. Он знал о риске, но компании доверял. Это была не простая финансовая пирамида.

— Ну еще бы, — сказал я. — Они ведь все не простые?

Я посмотрел на Ларсена и подумал, что он, наверное, самый одинокий человек в Одде. Возможно, ликвидация завода помогла ему не лишиться собственной работы, но одновременно лишила его всех друзей. А теперь он сидел здесь, в многоквартирном доме, с немыслимым долгом и самой толстой женщиной на свете.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал Ларсен.

— И о чем же?

— О том, что я — ничтожество.

— Скорее о том, что происходит с принципами.

— То есть?

— Думаю, куда пропали социал-демократические убеждения и рабочая солидарность.

— Иногда мы не можем позволить себе иметь принципы, — сказал Ларсен.

Я покачал головой.

— Каким образом Самсон Нильсен связан с комбинатом?

— Он все координировал, — ответил Ларсен. — Он человек со знанием местности и большими связями.

— Это ты порекомендовал его владельцам?

Ларсен кивнул.

— А кто делал физическую работу? — продолжал я.

— Ребята из приюта. Беженцы.

— Отличная компания, — сказал я.

— Это была идея Самсона Нильсена, — сказал Ларсен.

Он рассказал, что работали они прилежно. Могли работать по ночам и держали язык за зубами. Начни они разговаривать — только себе бы хуже сделали.

— Сербов привлекали? — спросил я.

— И их тоже, — ответил Ларсен.

В спальне закричала жена Ларсена. В ее голосе слышалось беспокойство. Ларсен встал. Посмотрел в окно.

— Что собираешься с этим делать? — спросил он.

— А ты бы что сделал? — спросил я, думая, что Ларсен поставил не на ту лошадку. Ему хотелось, чтобы я начал во всем этом копаться, а я и сам был по уши в дерьме.

— Что случилось с молодым Педерсеном на самом деле? — спросил я.

— Думаю, Самсон Нильсен посчитал, что он опасен, — ответил Ларсен.

— Опасен — для кого?

Жена Ларсена снова закричала. Почти в отчаянии.

— Лучше тебе сейчас уйти, — сказал Ларсен.

Он посмотрел на меня и убежал в спальню. Я докурил сигарету. Потом встал и подошел к раковине. С жадностью выпил четыре или пять стаканов воды. Дождь перестал. Над вершинами гор ползло вечернее солнце. Выйдя в переулок, я посмотрел вокруг, но не увидел ни журналистов, ни кого бы то ни было, кто мог бы за мной шпионить. Припаркованные вдоль стен автомобили отдыхали, как будто были у себя дома. Вечер выдался тихий. Дождь смыл все посторонние запахи. Пахло летом.

Я пошел по переулку, но вдруг услышал окрик Ларсена. Он подошел ко мне. На нем снова был парик.

— Ты ведь обо мне не будешь писать? — спросил он.

Я не ответил.

— Мне нельзя в это впутываться, — сказал он.

— Говоришь, впутываться нельзя?

Мы оба молчали.

— Все, что я сделал, я сделал для нее, — сказал Ларсен.

На Рёлдальсвейене шла демонстрация против расизма. Колонна демонстрантов прошла мимо моей «вольво», но мне все равно казалось, что я наблюдаю ее издалека. Возглавляли шествие председатель Эльвестад, пастор и незнакомый мне темнокожий человек. Всего в процессии было минимум триста-четыреста человек. У некоторых в руках были факелы. Все это время я сидел в крайне неудобной позе. Не хотел, чтобы к спине липла мокрая рубашка.

Когда демонстранты прошли, я поехал дальше. Навстречу сплошным потоком ехали автомобили. Улица в окне казалась размытой. В голове все плыло, как асфальт под колесами. На перекрестке у «Плавильни» я проехал мимо моего братца. Он сидел в новенькой «субару». До него было рукой подать. Франк меня не заметил и свернул налево.