Якоб Арджуни - Кисмет

Я уже представил себе, как я зайду в халабуду с обшарпанными пластиковыми стульями — на стене календарь Пирелли — и скажу: «Э нет, дружище, я пришел не для того, чтобы купить этот хлам, побрызганный металликом. Я здесь для того, чтобы с тобой рассчитаться. Ты вынудил меня укокошить твоих амбалов и зажарил на филе моего друга. Сейчас посмотрим, каким пламенем загорится твоя вонючая дыра!» Потом отвинчу крышку канистры с бензином, и эта жирная свинья в двубортном итальянском прикиде будет на коленях ползать и просить о пощаде, а я его чик-чик и… Но прежде чем мое воображение дорисовало картину финала, я снова погрузился в сон. Одно было ясно: по мобильнику звонил, очевидно, какой-нибудь вахтер или диспетчер группировки, и он ничего не знал ни об убитых, ни о пожаре.

Первое, что я ощутил, проснувшись, был резкий неприятный запах — смесь косметического крема, масла и каких-то химикатов. Кто-то тормошил меня за плечо. Я приоткрыл один глаз и увидел голову с сидящим на ней зверем с длинными волосами. Окончательно продрав глаза, я понял, что этот зверь был не чем иным, как сложной башней из волос, держащейся на дюжине шпилек и заколок. Это была Джина. Ее кроваво-красные губы сияли вызывающим блеском. На ней был синий костюм в полоску и блузка с пуговицами, которые выглядели так, что, кажется, продав одну из них, можно было заплатить аренду за несколько месяцев наличными. Думаю, начиная с университетских времен, я впервые видел ее причесанной и намазанной, а не в комбинезоне или мужской рубахе, в которых она обычно копалась в древних черепках.

Больше десяти лет назад, когда Слибульский познакомился с Джиной, она подрабатывала в школе танцев и хороших манер, чтобы платить за учебу на археологическом факультете. Знания, которые она приобрела в семье чиновника налогового ведомства, позволявшие ей вести себя как мадам Монте-Карло, а не как фрау Шеппес из Борнхайма, Джина теперь прививала своим воспитанницам из семей франкфуртских владельцев магазинов деликатесов и дамских бутиков, показывая, как делать книксен и танцевать вальс. Соответственно своей деятельности она должна была и одеваться. Закончив учебу, Джина перестала придавать значение своей внешности, стала одеваться намного небрежнее, и я иногда задавался вопросом, не благодаря ли высоким каблукам и узким серым юбкам тех времен Слибульский в один прекрасный вечер накачал ее несколькими литрами шампанского. Ее мордочка Петрушки с острым подбородком и длинным носом с горбинкой смотрела на меня с наглой усмешкой здорового, хорошо выспавшегося человека.

— Доброе утро. Видимо, провели бурную ночь?

Я вытер рот, прочистил горло, пытаясь привыкнуть к тому, что Джина одета не как гончар, ведущий курс начинающих керамистов.

— Да, довольно бурную. А который час?

— Половина первого. Слибульский уже уехал по делам. Совещается с продавцами.

Со своими глазами, а вернее, вокруг глаз Джина тоже что-то сотворила. Таких больших и темных глаз у нее никогда не было. Или я просто не замечал, потому что они вечно были закрыты свисавшими на них космами?

— Он велел передать, чтобы ты оставил машину в гараже и взглянул на конфеты.

— Какие еще конфеты?

— Ты меня спрашиваешь? А какая машина?

Я вспомнил, как он вчера сказал ей: «Передай Каянкая, чтобы оставил машину в гараже», а то, что машина принадлежит бандитам, Джине знать не обязательно. Только бы ей не взбрело в голову сделать несколько кругов по городу на этой шикарной тачке.

— Кстати, — продолжала Джина, — через полчаса придет уборщица, а мне надо в музей. Можешь, конечно, остаться, если тебе не мешает, когда вокруг елозит пылесос, а то могу подвезти в город.

Я оглядел себя: куртка, брюки, ботинки, мерзкие пятна.

— О’кей, я мигом.

— Мне нужно еще десять минут. Можешь выпить кофе на кухне.

Когда Джина исчезла в соседней комнате, я встал с дивана и поплелся на кухню. Вымыл лицо над раковиной и сел с чашкой кофе возле открытого окна, из которого открывался вид на каштановое дерево. Окно выходило во двор, и, если не считать чириканья воробьев, перескакивающих с ветки на ветку, и отдаленных шагов Джины по паркету, стояла полная тишина. Я выпил глоток кофе, отставил чашку и некоторое время сидел как куль с мукой, тупо смотря перед собой. Вот так, размышлял я, прошлой ночью ты убил человека, в пожаре сгорел твой приятель, а ты сидишь в этом уютном гнездышке и думаешь: как люди, которые имеют возможность позволить себе держать уборщицу, могут пить такой мерзкий отфильтрованный кофе, со вчерашнего дня застоявшийся в кофеварке.

Я вспомнил вчерашнее — тот момент, когда мы вывалились из шкафа и открыли стрельбу. Все, что произошло накануне, сейчас казалось невероятным, будто эту историю мне прошлой ночью рассказал какой-то пьяный в кабаке, а я, такой же пьяный, изо всех сил старался в нее поверить. Может быть, я в нее и поверю, если прочту в вечерней газете про обугленный труп Ромарио. Или если ко мне в офис ворвутся громилы — банда быстро выяснит, кто в последние дни чаще всего появлялся в «Саудаде». Когда живешь в привокзальном квартале, ты у всех на виду, а уж если ты сыщик, то в их глазах — это почти что полицейский. Может, они уже взорвали мой офис. Все возможно.

— Ну что? Головка бо-бо? — спросила Джина, заходя в комнату. Этот странный едкий запах шел от нее.

— Пока не понял, — ответил я, глядя, как она, подойдя к кофеварке, наливает себе кофе.

Опершись с чашкой в руке на холодильник, Джина смерила меня дружеским взглядом.

— Ну а вообще как? Как у тебя дела? — Мы не виделись больше месяца.

— М-да… Наверняка хуже, чем у тебя. Классно выглядишь. — Она улыбнулась.

— Спасибо.

Джина вдруг посмотрела на свой кофе, отпила глоток и опустила голову. Это и был ответ на мой вопрос, такой красноречивый, что повисла пауза. Для других это, возможно, означало бы: да, я чувствую себя прекрасно, то да се, скоро я, мол, стану директором музея — или: я нашла ночной горшок Чингисхана. Но ее «спасибо» прозвучало так, словно она захлопнула дверь перед моим носом.

— Кстати, — продолжал я, когда пауза затянулась, — если у тебя важная встреча в музее, разреши дать дружеский совет. От твоего платья несет так, будто ты опрыскала его средством не только от моли, но и от крыс, волков и квартирных взломщиков.

— Моли?! — Она удивленно уставилась на меня, поставила чашку и с любопытством оглядела свой наряд.

— Я это купила неделю назад.

— Ну и что? Наверное, на фабрике платье чем-то обработали. Извини, но от него ужасно воняет.

Она опустила голову и принюхалась к воротнику.

— Ничем не пахнет… Это мои духи.

— Духи?!

— Ну да, духи! Называются «Иссей Мияке», если уж хочешь знать точно.