Фредерик Дар - Убийца (Выродок)

Он сразу же предложил одолжить мне денег. Я, разумеется, изобразил из себя гордого кабальеро. Я, мол, не тот, за кого вы меня принимаете, у меня, мол, собственного достоинства — девать некуда, и все такое. Он начал настаивать, и через три минуты у меня в руке оказался десятитысячный билет.

— Ладно, — сказал я. — Соглашаюсь только потому, что вы мой соотечественник. Но тогда скажите мне, пожалуйста, свою фамилию и адрес.

— Да не стоит вам беспокоиться из-за такого пустяка!

— Нет. Долг — это святое.

Ну, он и раскололся: зовут его Робер Рапен (счастливые, по его мнению, инициалы). Остановился он в «Альберго Реджина» — роскошном заведении в районе Лидо… Он ни в чем себе не отказывал, и вместо подушки у него, похоже, был пузатый мешок с деньжатами, навевающий безмятежные радужные сны.

Потом начал рассказывать он. Мне на его историю было наплевать, но я был вынужден уделить ему немного внимания — хотя бы на его десять тысяч лир. Купюра жгла мне карман. В голове вертелась одна мысль: как бы поскорее пойти разменять ее в ресторане и заказать столько жратвы, чтоб потом штаны было не застегнуть!

А он все трепался, трепался… Жил он в Париже. По крайней мере, до смерти отца… Тут его глаза увлажнились:

— Папы не стало месяц назад. Для меня это был ужасный удар! Он держал антикварный магазин… Я все продал. Все подчистую: и магазин, и квартиру, и нашу виллу в Марн-ла-Кокетт…

Надо было слышать, как он произносит название этой дыры!

— Что поделаешь, — продолжал этот хлястик, — я остался совершенно одиноким. А Париж всегда был для меня невыносим. Вот я и решил съездить в Италию, чтобы хоть как-то развеяться, а вернувшись, поселиться на Лазурном берегу и открыть магазин спорттоваров…

Я покосился на него. Нечего сказать, странная у него была манера носить траур. Правда, глубина горя измеряется вовсе не цветом одежды… Пожалуй, он все же здорово переживал, но итальянское солнце залечило его душевную рану. Я видел, что теперь он уже доволен жизнью, как молодой кот. Пусть почтенный папашка кормит червячков — отжил свое, и черт с ним! Все теперь — сынишке: билеты с портретами, кремовые костюмчики, гондолы и гондольеры! Монеты в его ручонках, похоже, долго не держались.

— Может быть, поужинаете со мной?

Он скучал. Он, видно, уже пытался снять парочку коридорных из отеля, но цеплять местных жителей все же побаивался — мало ли что им в голову взбредет. Моя французская национальность, мой бархатный взгляд и мои городские манеры внушали ему гораздо больше доверия. А то, что я сидел без гроша, сразу давало ему бесспорное преимущество предо мной. Он уже играл себе марш победителя, этот самый Робер. Я был как нельзя более подходящей добычей…

— Охотно… — как бы со стороны услышал я собственный ответ. В конце концов, почему бы еще и не пожрать задарма? Сэкономленные деньги означали для меня выигрыш во времени.

Мы отправились в какой-то модный кабак. С артистами международного класса и американскими попками. Чтоб культурненько поскучать и позевать, лучше места и не надо. Съехавшиеся отовсюду важные шишки хвастались своими прилипалами-подружками; порция икры стоила три тысячи, и тот бедняга, который вздумал бы заказать для начала форель с печеными яблоками, рисковал заслужить всеобщее презрение…

Я был не совсем подходяще одет, чтобы хряцать цыпленка с карри, но мой синьор Роберто просто ликовал. У присутствующих уже не осталось на наш счет никаких сомнений. То, что я его любимый дружок, — это было так же заметно, как Эйфелева башня на кухонном буфете. С виду я относился к категории соблазнителей из низшего сословия, от которых чаще всего балдеют как раз гомики — аристократы. Когда мы входили, на нас таращились вовсю. Дамочки смотрели на меня с симпатией и интересом, потому что педы всегда вызывают у них тайную нежность и подогревают их скрытые желания. Мужчины — настоящие, разумеется, — слегка морщили нос, но те, другие, прямо пожирали меня взглядом. Им всем страшно хотелось отведать стройного красавчика вроде меня. А один Паша в тюрбане — тот вообще, видно, готов был загнать на барахолке весь свой гарем, чтоб купить хоть чуток противоестественного экстазу.

Вы себе представить не можете, что чувствуешь, когда забрасываешь в пустое брюхо ужин вроде того, что он мне устроил. Я подметал его глазами, втягивал носом, уплетал за обе щеки… Я исходил слюной, как старый немощный пес, сидящий у подвала колбасной лавки… Это был настоящий рай. Я почти обессилел от удовольствия. Я чувствовал себя маленьким мальчишкой. Куда и подевался убийца Капут… Мой аппетит, мое наслаждение делали меня безобидным и безвинным. Все будто началось заново. Я будто только что выскочил из маминой утробы, и первородного греха во мне было не больше, чем денег в кармане у папуаса.

Рапен с умилением смотрел, как я чавкаю: даже про собствённый ужин забыл.

— До чего же вы, видно, изголодались! — пробормотал он, когда я выплюнул в пустую тарелку последнюю персиковую косточку.

Теперь меня охватил легкий стыд. Все вокруг смотрели на меня, как смотрят на только что вышедшего из-за кулис шпагоглотателя: с любопытством и даже с некоторым восхищением.

— Хотите, поедем в какой-нибудь клуб? — спросил Робер. — Я тут знаю несколько довольно любопытных местечек…

Я покачал головой.

— Нет, сегодня не могу. Извините, но мне нужно отдохнуть. Я падаю с ног…

— Что ж, тогда я вас отвезу, ладно?

И отвез — на моторной лодке, которой управлял одетый в форму лодочник. Меня уже не интересовали ни полная яркая луна, ни залив, ни цветные витражи дворцов, отражающиеся в темной воде… Я, как святыню, вез домой в животе свой ужин. Я радовался начинающемуся во мне трудному и благородному процессу пищеварения. Радовался простой, почти животной радостью…

Я понял, что ему хочется засечь, где я живу. Он проникновенно сказал мне «до свиданья» у входа в мою «Стеллу де Оро», и я тяжело вполз по крутой лестнице наверх.

Хозяин встретил меня пристальным взглядом, выстукивая пальцами «Риголетто» на крышке стола.

Я без единого слова положил перед ним десятитысячную купюру.

Его лицо засияло, как Париж вечером 14 июля. Он отсчитал мне сдачу и воскликнул завидным бельканто:

— Буона нотте, синьоре!

— Чтоб ты сдох, засранец! — ответил я ему с сердечной улыбкой.

Жратва возвращала мне силы: я полным ходом превращался в прежнего Капута.

На следующее утро, когда я храпел громче «боинга», в дверь осторожно постучали.

Я зевнул, как аллигатор, пытаясь сообразить, кто это может быть. Потом мои подозрительность и недоверчивость резко выставились вперед, как антенны насекомого. Когда стучат в дверь гостиничного номера, в котором живет убийца, — это ничего хорошего не предвещает. Это может означать многое: например, приход карабинеров с полными карманами железа.