Лоренс Блок - Грехи отцов наших

— Да.

— Он был в тюрьме, и вы виделись с ним в камере?

— Да, это было в тюремной камере. И хотя местечко внушало мне отвращение, я старался не обращать внимания на обстановку. Вот взять, к примеру, ту кошмарную развалюху — Дом предварительного заключения для женщин. Снесли же ее в конце концов! О, я отлично помню это заведение — много раз проходил мимо, когда мы с женой жили в Гринвич-Виллидже. Чудовищная, надо сказать, была дыра.

— Согласен.

— Вот-вот. «Томбз» тоже давно пора снести. — Он опять дотронулся до кончика носа. — Знаете, а я ведь видел и ту самую батарею, на которой он ухитрился повеситься, и даже простыню, из которой он свил свою удавку… Пока мы разговаривали, он сидел на койке, а я — на единственном стуле.

— Сколько времени вы провели вместе?

— Думаю, всего полчаса, хотя тогда, признаться, мне казалось, что значительно дольше. Обстановка угнетала.

— Вэндерпол охотно пошел на разговор?

— Да что вы! Сперва совсем не хотел общаться, весь был какой-то заторможенный, погруженный в свои мысли. Я все пытался достучаться до него, но ничего не получалось. Понимаете, у него был такой вид, будто он меня не видит и не слышит, а ведет напряженный безмолвный диалог с самим собой. То еще, между прочим, зрелище… Да, так вот, я перед ним распинаюсь, а сам стараюсь построить план будущей защиты — если, конечно, до нее дойдет дело. У меня вообще сложилось впечатление, что в данном случае суда не будет. Стоило только посмотреть на этого типа, и все становилось ясно. Так или иначе, я решил делать ставку на невменяемость клиента.

— Похоже, никто не сомневается, что парень был психом.

— Ну, уж не знаю, я общался с ним недолго, но вид у него был совершенно ненормальный. Если бы мне удалось настоять на медицинской экспертизе, его подвергли бы специальной проверке.

Топакьян перевел дыхание и продолжил:

— Ну вот. Болтаю я с ним, вернее, сам с собой, наизнанку выворачиваюсь, стараюсь отыскать нужную струнку, докопаться до его души, а он вдруг выныривает из своего далека, поворачивается ко мне, и вид у него такой, будто он никак не может взять в толк, кто я такой и откуда взялся. Будто и невдомек ему, что я столько времени перед ним распинаюсь. Так и спросил: «А вы как появились в камере?» Пришлось начать сначала.

— Когда он об этом спросил, он говорил как нормальный? Я имею в виду — он вам казался вменяемым?

Мой вопрос поверг Топакьяна в раздумье. Сведя брови к переносице, он наконец молвил:

— Как вам сказать… Мне показалось, что он не был нормальным, а только хотел выглядеть нормальным… Да, могу утверждать, так оно и было.

— Ну хорошо. И о чем же он говорил?

— Ох, да не помню я точно! Если бы я знал, чем дело кончится… Я спросил, убил ли он Венди Хэннифорд. А он говорит: «Дайте подумать. Она же не могла сделать это сама».

— «Не могла сделать это сама», — повторил я. — Так, значит? Очень интересно!

— По-моему, именно так и выразился. Тогда я спросил, помнит ли он, что зарезал девушку, но он решительно отверг свою причастность к убийству. Сказал, что у него случились колики в желудке, и я сначала подумал, что живот у него схватило в процессе нашего разговора, но потом все-таки решил, что это он говорил о дне убийства.

— Да, в тот день он сослался на несварение и пораньше ушел с работы.

— Выходит, о резях в животе он помнил хорошо. Так и сказал: живот разболелся, и он вернулся домой. А потом он зациклился на теме крови. «Она лежала в ванне, и все вокруг было в крови». Повторил это раз пять. Но, как я понимаю, девушку нашли на кровати, да?

— Да.

— Значит, не в ванне…

— Ванна тут ни при чем. Ее зарезали в собственной кровати — это и в отчете с места преступления написано, и патрульный, что ее обнаружил, уверен, что именно там ее и убили.

Он медленно покачал головой.

— Да, парень был явно не в своем уме, это точно. Твердил как заведенный, что она плавала в ванне в луже крови. Я несколько раз просил его ответить, является ли он убийцей, но он так ничего путного и не сказал. То говорил, что он не помнит этого, то бормотал, что она не могла сама сотворить с собой такое, а значит, это сделал он.

— Как я понял, он повторил это несколько раз?

— Да, раз пять или шесть.

— М-да, это интересно.

— Разве? — Топакьян вздрогнул и поежился, как от сквозняка. — Судя по всему, в тот момент он не врал. Я думаю, он действительно не мог вспомнить, убивал он эту девчонку или нет. У меня есть веские основания не сомневаться в его искренности, потому что… потому что он сознался кое в чем… гораздо худшем, а мог бы этого и не делать.

— В чем же таком страшном он вам сознался?

— В том, что переспал с ней.

— Вы считаете, что это хуже убийства?

— Вы не поняли. Он переспал с ней уже после.

— О Господи!

— Представляете? Сказал, что нашел ее в луже крови и вступил в половую связь.

— Вы помните, какие конкретно выражения он употреблял?

— Те еще выражения! Сказал, что трахнул ее.

— Уже после смерти?

— Вот именно!

— И этот факт он помнил хорошо? Не колебался в ответах?

— Нисколько. Сам я понятия не имею, были ли у него половые сношения до или после убийства. А вы что-нибудь об этом знаете? Вскрытие должно было показать…

— Может, вскрытие что-то и показало, но в отчете патологоанатома об этом нет ни слова. Кстати, я совершенно не уверен, можно ли даже при помощи вскрытия сказать с определенностью, состоялась ли связь «до того» или после, если разница во времени незначительна. А почему вы спросили?

— Не знаю… Просто он повторял: «Я ее трахнул, и она мертва». Понимаете? Будто на смерть девушки роковым образом повлияло то, что он с ней переспал.

— Однако он не смог сказать точно, что сам ее убил. Правда, он с легкостью мог все это и придумать, не так ли? Вот только одно настораживает: почему в таком случае он не стал выдумывать все остальное, почему признался в половой связи с жертвой, когда его об этом и не спрашивали? Так, давайте еще разок пройдемся по известным нам фактам. Вэндерпол признал, что вошел в квартиру и нашел Венди мертвой.

— Дословно я не помню, Скаддер, но что-то вроде этого. Он вошел, а она лежала в ванне. Да-да, именно так он и говорил. И знаете что? Он не уточнял, что она в это время была мертва, просто повторял, что нашел ее в ванне, полной крови.

— Скажите, а вы упоминали при нем об орудии убийства?

— Нет, только спросил вскользь, куда он его дел.

— Ну и что он ответил?

— Что не знает.

— А спросили ли вы, чем именно была убита Венди?

— Да нет, ни к чему было. Он же сам заявил: «Не знаю, что случилось с бритвой».

— Значит, он был уверен, что Венди зарезали бритвой?

— Конечно. У вас есть сомнения по этому поводу?

— Есть некоторые. Если Вэндерпол никак не мог припомнить, что держал в руках орудие, которым прикончил Венди, даже не признавал точно, что именно он ее убил, откуда же ему было известно, что она была зарезана бритвой?