Эд Макбейн - Три слепых мышонка

— Я не думаю, что есть причины в нем сомневаться. Только скажите, у вас такие же цифры, как у нас?

— Да, у нас арабские цифры. И алфавит примерно такой же, кроме нескольких букв, и миллион диакритических знаков.

— А что это такое? — удивился он.

Она посмотрела на него.

— Я не знаю, — принялся он оправдываться.

— Могли бы сделать вид, что знаете, — с улыбкой произнесла она.

— Как бы я тогда узнал, что это такое? Объясните, пожалуйста.

— Это такие маленькие значки, они прибавляются к буквам для передачи фонетических особенностей.

— Ага.

— Понимаете?

— Да. Что-то вроде седилль во французском или умляута в немецком?

— А это что такое?

— Ну, могли бы притвориться, что знаете, — улыбнулся он.

— Ну ладно, растолкуйте!

— Диакритические знаки.

— О’кей, — сказала она.

— Во всяком случае, так я думаю, — усмехнулся он.

Ему понравилось, как она произнесла «о’кей». Она по-своему выговаривала это самое американское из всех слов.

— Вьетнамский язык не так просто освоить, — заметила она. — Его не одолеешь в два счета. В этом и была основная трудность американских солдат. А когда нет взаимопонимания, непременно зарождаются подозрения. И множатся обоюдные ошибки.

Она покачала головой.

— Поэтому было столько радости, когда суд оправдал вьетнамцев. Если они действительно невиновны, все меньше будет подозрительности по отношению к иностранцам.

— А что, такое случается?

— О да, конечно.

— А в чем это проявляется?

— В Америке как-то все очень быстро забыли, что в свое время каждый откуда-нибудь да приехал. Ведь только индейцы могут считать себя аборигенами. Но случись какой размолвке с американцем, так первым делом услышишь: «Убирайтесь, откуда приехали!» Разве не так?

— Да, — пришлось согласиться Мэтью.

«Убирайтесь, откуда приехали».

Эти слова в устах так называемых коренных американцев всегда коробили его.

«Убирайтесь, откуда приехали».

— Как раз это я и имела в виду.

— Вы о чем?

— Я сказала, что на это можно посмотреть иначе.

— И что же?

— Изнасилование и убийство между собой не связаны.

— Мне тоже кажется, что это реальная версия.

— Значит, вы со мной согласны, — сказала она. — Кому-то очень надо дать понять вьетнамцам в Калузе, чтобы они убирались восвояси.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Это же Юг, если вы забыли, — добавила она.

Он продолжал изучать ее.

— Здесь время от времени жгут кресты на лужайках.

Тюремщик подозвал Лидза к телефону минут через десять. В трубке раздался его недовольный и раздраженный голос:

— Я дремал.

Мэтью взглянул на часы. Двадцать минут четвертого. Они с Май Чим расстались в половине третьего, он заехал домой, за магнитофоном «Сони», вот за этим, который стоял перед ним на столе.

— Извините, что разбудил вас, — начал он. — Но я вынужден задать вам несколько вопросов.

— Вы читали газеты? — сердито прервал его Лидз. — Уже успели осудить меня и вынести приговор.

— Это нам на руку.

— Не понимаю, почему?

— Можно попробовать сменить судебный округ.

— Из-за того, что в городе меня считают убийцей?

— Вот именно. Каким образом мы повлияем на присяжных, если все предрешено?

— Хорошо бы, — с сомнением в голосе произнес Лидз.

— Мистер Лидз, мне нужно кое-что уточнить. Если я не ошибаюсь, у вас есть «кадиллак»?

— Правильно, «кадиллак-севилле».

— Какого цвета?

— Черный, по бокам серебристый.

— Можно ли принять этот цвет за темно-синий? Или темно-зеленый?

— Не думаю.

— А, скажем, ночью?

— Даже ночью. Серебристый цвет, он и есть серебристый. При чем здесь синий или зеленый? Спутать невозможно.

— Вы помните номер машины?

— Скорее всего нет. Он может начинаться на «W», «WR»… Не помню. Я всегда смотрю на ярлычок ключей.

— Может быть, у вас номер 2АВ 39С?

— Нет, что вы. Он начинается с «W», это точно. А вторая буква как будто бы «R», «WR» и что-то еще.

— Но не 2АВ?

— Нет.

— …39С?

— Нет. А почему вы спрашиваете?

— Один из свидетелей утверждает, что в ту ночь вы садились в машину с этим номером.

— Когда? Где?

— В районе «Малой Азии». Чуть позже полуночи.

— Понятно, — сказал Лидз.

— Мне кажется, это был кто-то другой.

— Черт побери, конечно! Вы понимаете, что за это можно зацепиться?

— Несомненно, — подбодрил его Мэтью.

— Уцепившись за эту деталь, мы узнаем, кто убийца! Господи, первая добрая новость за все время! Мне не терпится рассказать об этом Джесси. Как только мы закончим наш разговор, я ей сразу же позвоню.

— Я сообщу вам, когда будут новости. А пока что я попрошу вас кое-что повторить за мной.

— То есть? — удивился Лидз.

— Я сейчас проговорю текст, а вы, по моему сигналу, воспроизведете его, договорились?

— Хорошо, — промолвил очень озадаченный Лидз.

— Алло. — Адвокат приступил к тексту. — «Говорит Стивен Лидз. Я буду…»

В Калузе не было мороки с получением номерных знаков, стоило лишь обратиться лично или по телефону в Налоговую комиссию, и, заплатив там же, забрать их или дождаться, когда их пришлют по почте. Налоговая комиссия размещалась на втором этаже нового здания суда, примыкающего к зданию управления общественной безопасности и городской тюрьмы. В четыре часа дня во вторник Уоррен Чамберс разговаривал с контролером по налогообложению транспортных средств. Ее звали Фиона Джилл. Он интересовался, как можно найти владельца машины по номеру.

— А на кого вы сейчас работаете? — спросила Фиона. Это была красивая негритянка, с глазами цвета антрацита и кофейного оттенка кожей. Ее ярко-красные губы на фоне тусклого полутемного офиса блестели влажно и призывно. Она была одета в ярко-желтое платье. Уоррен решил, что оно льняное, верхние пуговицы слегка оголяли грудь, уши украшали золотые кольца, на шее висела золотая цепочка. В ложбинке между грудями уютно расположился кулончик в виде буквы «Ф». Уоррен сделал вывод, что она очень хороша. Он предпочел бы знать, не слишком ли он молод для нее. Многие женщины ее возраста, а она тянула года на сорок два, свысока смотрят на таких незрелых, с их точки зрения, мужчин.

— На Саммервилла и Хоупа, — ответил он. — Вы их знаете?

— Нет, — отозвалась она. — А что, так важно это знать?

— Нет, до первых неприятностей не обязательно, — улыбнулся он.

Фиона усмотрела в этом намек, и не ошиблась.

Ей случалось и раньше контактировать с Уорреном Чамберсом, и она обнаружила у него всего лишь один недостаток: возраст. Фионе было сорок шесть лет, по ее расчетам, Уоррену должно быть лет где-то тридцать пять — тридцать восемь. Но если закрыть глаза на его относительную молодость, он казался ей безупречным. Пожалуй, эта новая стрижка немного его молодит. И он явно делает авансы. Что ж, посмотрим.