Эд Макбейн - Кошечка в сапожках

— Ты сейчас где-то далеко отсюда, — сказала она, — скажи мне, что случилось?

— Нет, давай сначала решим с Джоанной. Ты сказала, что…

— У нас до ее приезда есть одиннадцать дней. Что с тобой, Мэт?

— Слишком много «белых пятен», — ответил он, покачав головой.

— Ты о деле Маркхэма?

— Да.

— А что за «белые пятна»?

— Ты когда-нибудь выходила из дому без сумочки?

— Да.

— Куда?

— В гимнастический зал. Я кидаю кошелек в «бардачок» машины.

— А еще куда-нибудь?

— На пляж. То же самое.

— А в городе?

— Беру сумочку. А что?

— Почему прокурор не заинтересовался пропавшей сумочкой?

— Почему пропавшей?

— Женщину нашли убитой на открытом месте с четырнадцатью колотыми и резаными ранами. Ее машина припаркована в двенадцати футах от того места, где лежало ее тело. Машина была закрыта, полиции пришлось взломать ее. В машине сумочки не было. В студии — тоже. Так где же она?

— А кошелек в машине был?

— Нет, ничего. И фильма тоже.

— Фильма?

— Она монтировала фильм там, на Рэнчер-роуд. Значит, исчезли и фильм, и сумочка, и ключи от машины. Я могу сделать вывод, что все это взял убийца. Я прав?

— Да, это выглядит правдоподобно.

— Но почему это не кажется правдоподобным Хэггерти?

— Хэггерти?

— Это человек, поддерживающий обвинение.

— Не улавливаю ход твоих мыслей, Мэтью.

— Я хочу сказать, что он должен понимать то, что понимаю я. Что убийца унес эти вещи.

— Да?

— Но он думает, что мой клиент и есть тот самый убийца! Так что же сделал мой клиент со всеми этими вещами? Где они? Если бы они были у Хэггерти, то он перечислил бы их в своем ответе на мой запрос. Значит, у него их нет. Так где же они? И где лопата или заступ, которыми он якобы закопал одежду во дворе? Значит, этого тоже нет.

— Разве? Так как же он может построить дело без…

— О, он уверен, что сможет. Но почему эти вопросы его не волнуют?

— А почему они должны его волновать?

— Они волнуют меня. Потому что именно это заставляет меня думать: а что же у него есть? Не важно, чего у него нет. Что у него есть? Почему он уверен, что может отправить Маркхэма на электрический стул? У него нет пропавшей сумочки, пропавших ключей, пропавшего фильма, пропавшей лопаты. А есть у него двое свидетелей, окровавленная одежда и нож, и он намерен обойтись этим. Почему?

— А почему бы тебе самому не спросить у него об этом?

— Он уже сказал мне, что у него есть. В ответе на мой запрос.

— А ему можно что-нибудь скрывать?

— Нет, нельзя.

— Он обязан сообщить тебе…

— Да, по закону обязан. Он не обязан сообщать мне, как намерен строить обвинение, но…

— Но он обязан сообщить, какие у него имеются улики.

— Да.

— И он сообщил тебе?

— Я обязан ему верить.

Некоторое время они молчали. Солнце уже почти скрылось.

— Мне очень хотелось бы тебе помочь, Мэтью, — ласково сказала она.

— Извини, что морочу тебе голову своими делами.

Они вновь замолчали.

— Что еще тебя беспокоит? — спросила она.

Он глубоко вздохнул.

— Скажи мне.

— Я, кажется, сойду с ума, Сьюзен. Я могу отправить на электрический стул невинного человека, потому что я не знаю, что мне делать.

— Ты должен знать, что тебе следует делать.

— Возможно.

— Он невиновен?

— Я обязан в это верить.

— А ты веришь?

— Да.

— Тогда ты не позволишь им его убить, Мэтью, — сказала она, сжимая его руку.

Позже, уже в постели с ней, он продолжал думать о деле. Блики света, отражаясь от бассейна, плясали на потолке. Ему стаю казаться, что такие же тонкие лучики и серебристые пылинки доказательств парят в воздухе, гонимые ветром. Ее длинные волосы коснулись его лица, их губы слились. Он закрыл глаза, пятна света плясали на их телах. Она опустилась на него.

И он на какое-то время забыл и о сумочке, и о ключах, и о фильме, и о лопате — обо всех этих пропавших вещах. Во всем свете были только они двое: он и эта женщина, которую он любил когда-то и, возможно, полюбил снова.

Но потом он снова вернулся к той же мысли: вещи были у убийцы.

Надпись на деревянном щите гласила:

«ОРКИДЕЙШЕЗ»

Экзотические орхидеи

Ниже был указан адрес: 3755. Грунтовая дорога вела с Тимукуэн-Пойнт-роуд через пальмовые заросли. Эти земли использовались в качестве пастбищ — около тысячи акров были обнесены колючей проволокой.

Грунтовая дорога проходила мимо озера, окруженного дубами. В озере водились крокодилы. Дорога, тянущаяся вдоль берега целых полмили, упиралась в главный дом. Оранжереи находились ярдах в двухстах от главного дома, между ними был сарай, который служил конюшней во времена, когда здесь были еще лошади. Среди хижин затесалось некрашеное блочное строение без окон, в котором размещался генератор. Строение с земляным полом футов пятнадцать в ширину и двадцать в длину. В одной из стен — вентиляционная щель. С середины потолка свисала голая лампочка, выключатель был внутри, за толстой деревянной дверью, закрытой на засов.

Он отодвинул засов и включил свет.

На ней были только красные кожаные сапоги на высоком каблуке. Из мягкой красной кожи, длинные, до самых бедер. У нее были длинные медно-красные волосы, темнее, чем сапоги. Треугольник еще более темных курчавых волос — в том месте, где раздваивались ее ноги. Она сидела на земле в углу за генератором, со связанными руками и ногами. Трехдюймовая липкая лента закрывала рот. Глаза зеленели в тусклом свете лампочки под потолком.

— Добрый вечер. Кошечка, — сказал он.

Закрыв за собой дверь, он поставил принесенную сумку.

— Соскучилась тут без меня?

И подошел к ней, обогнув генератор. Она отпрянула от него, пытаясь как бы вжаться в угол. Посмотрев на нее и прищелкнув языком, он покачал головой.

— Как же ты перемазалась, сидя здесь, в грязи! Как не стыдно! Женщина, которая всегда так за собой следила!

И продолжал смотреть на нее сверху вниз.

— Может, снять эту ленту с твоего рта? Ты ведь не будешь кричать, если я ее сниму? Все равно тебя никто не услышит. Обещаешь не орать, если я сниму ленту?

Она кивнула.

— Честно? Ты не будешь кричать, как в прошлый раз? — Снова кивок. Зеленые глаза еще больше распахнулись.

— Ну, хорошо, давай снимем эту ленту, — сказал он, наклоняясь над ней. С улыбкой повертев ее голову, нашел конец ленты и рывком содрал ее. Она прикусила губу, сдерживая крик.

— Было больно, когда я снимал ленту?

Она молчала, прикусив губу.

— Ты меня слышишь? Тебе больно?

Он кивнул, выпрямился и подошел к двери, где оставил сумку.

— Есть хочешь?

— Да, — ответила она.

Он поднес к ней сумку.

— Держу пари, ты надеешься, что здесь сандвич, да?

Она молчала.

— Я задал тебе вопрос, — произнес он.

— Я не хочу есть.