Андрей Щупов - Охота на волков

— Итак, внеочередной инструктаж лилипутов! Боренька обязан получить искомую информацию. Какую?… Ту самую — о встрече Максимова и Логинова. Где они там договорились, шифровальщики неумные? В парке у Центральной гостиницы? Прекрасно! Нам это вполне подходит. Боренька за ними и приглядит.

— Успеет ли он связаться с Лужиным?

— Успеет. Паренек он шустрый… Только никаких упоминаний об операции! Мы его сейчас активно используем, пусть считает, что ведет дежурную слежку. Дадим им встретиться и ждем любимцев покойного Константина Николаевича.

— Какова будет версия?

— Насчет этого загадывать не будем. Сделаем подарочек нашим друзьям в милиции, а там уж пусть гадают сами. Как назовут, так и будет. Мы уж в нужный момент подладимся и подыграем.

Клим Лаврентьевич умолк, но адъютант продолжал сидеть.

— Что-то еще?

— Я хотел спросить. Кто возглавит оперативную группу? Белов в Крыму, с Альтовым — проблемы, Акимов еще не совсем введен в курс дела…

— Ну зачем же кого-то умолять и упрашивать? А мы-то с вами на что-нибудь еще годимся?

— Понял, — офицер с той же блеклой улыбкой на лице поднялся. — Разрешите идти?

Клим Лаврентьевич кивнул, со стуком уронил шар на полированную поверхность стола. Выпущенный на волю пленник заскакал, быстро подбираясь к краю, обещающему еще большую высоту падения. Но упасть на пол Клим Лаврентьевич ему не позволил, ловким движением перехватив шар в воздухе.

— До чего же мне осточертел этот парик! — Баринов шумно вздохнул. — И переносица чешется. Как такое терпят очкарики?

Валентин промолчал. Он следил за улицей. Баринову же было невмоготу, и, развернувшись на сидении, он с оживлением принялся рассказывать:

— Видел бы ты меня в первый день свободы! Робкий был, что твой кролик. Ходил на цены глазеть, продавщицам подмигивать боялся. Одной подмигнул, она покраснела. Мне бы тут анекдотец какой ввернуть или пригласить куда-нибудь, а я стою дурак дураком и чувствую, что и сам раскаляюсь, как маков цвет. А как пошли коммуняки по улицам, так я и вовсе деру дал домой. Потому как, Валь, свобода — она тоже привычки требует. Позвонили, понимаешь, в дверь, — я за пояс отвертку отточенную и на цыпочках к глазку. Смотрю, а там соседка молодая в халатике. Кожа белая, молочная!… — Баринов мечтательно причмокнул губами, рассеянно полез пятерней под парик.

— Ну и что?

— Да ничего. Соли попросила, предупредила, что воду горячую на днях отключат, чтоб, значит, следил за кранами. А то у них постоянно кто-нибудь кого-нибудь заливает. И ведь не верил я ей! До самого конца. Ухо прижимал к двери, хотел удостовериться, что действительно соседка. А после в окно выглядывал… — Баринов развеселился. — После того дня еще одно приключение имел. Днем-то боязно, так я ночами стал выбираться. Подышу воздухом, погляжу на звезды — и вроде как легче становится. Вот на вторую ночь чуть было не раздели. Четверо огольцов, у двоих резиновые дубинки. И что самое пакостное — даже разговаривать не стали. Помнишь, как в наше-то время было? Ну, остановят, ну, попугают, — снимут там шапку или шубу, пендаля дадут, но ведь все по-людски, без садизма. Нынче, брат, иной коленкор. Шуба с шапкой — предлог. Куда заманчивей зубы вышибить или ногами по ребрам прогуляться. Это я тогда замечательно понял. Словечка не дали сказать — все разом кинулись. С азартом парнишки работали. Другого бы на месте завалили — это я точно говорю. Да и я ушами прохлопал, успели пару раз огреть дубинкой. У меня и отвертка с собой была, да все так закрутилось, что я про нее и не вспомнил. Двоих завалил и дал ходу. Сам не знаю почему. Ведь не испугался, нет! А чего-то побежал. Ох, они и вздрючили за мной! Шустрые попались огольцы. Камээсы, небось, какие-нибудь. Умудрились загнать в какую-то подворотню, а там я и сам опомнился. Отвертон свой достал, поймал одного в замок, отвертку к горлу — и давай им политес разводить. До того договорился, что и блатным себя назвал, и к Афгану примазался. Мол, я оттуда и терять мне, нечего. Надо было тебе на них посмотреть. По-человечески ведь стали разговаривать, закурить предложили. Расстались, как друзья-товарищи… — Баринов, хмыкнув, качнул головой. Оживление его сошло на нет.

— Странно все стало, Валь. Поверишь ли, страх иногда накатывает. Да такой дурной, что впору морду задирать и выть. Словно и не в родной стране очутился. А ведь до тюряги я знать не знал, что это за штука такая — страх. И Галину еще черти подбросили. То есть, может, и не черти, но только шибко умирать стало неохота, Валь. Боязно…

Валентин слушал рассеянно. С неба сыпало нечто среднее между моросью и снегом, и оттого сидеть в машине было особенно уютно.

— Ничего, как-нибудь попривыкнем, — сам себе сказал Баринов. — Куда мы денемся.

Склонившись к ногам, он достал спортивную сумку, нашарив на дне термос, принялся наливать себе парящий кофе.

— Желаешь взбодриться?

Валентин покачал головой.

— Второй час сидим. И чего ждем? — Баринов с хлюпаньем стал пить из чашки. — Дворик какой-то унылый, домишки блеклые, а мы тут у всех на виду. Может, хоть под топольки встанем?

— Я здесь жил когда-то, — Валентин шевельнулся. — До того, как сел.

— Жил? Вот так номер! — Баринов заворочал шеей, озирая двор иными глазами. — Значит, ждем не клиента? Так надо понимать?

— Нет, не клиента, — Валентин напряженным взором следил за подъездом, накрытым бетонным козырьком с длинной изогнутой трубой, увенчанной фонарным абажуром. — И не ждем, а просто… — он умолк, не завершив мысли.

— Ну-ну, — Баринов покосился на часы. — А к Бореньке потом не опоздаем?

— Нет, — Валентин тоже невольно взглянул на часы. — Не опоздаем.

— Что ж, — Баринов завинтил термос, с хрустом потянулся. — Тебе решать, генерал. Я-то ничего, только парик этот идиотский… — он воодушевленно присвистнул. — Ого! Глянь-ка, генерал! Какая шмара цопает! Ей богу, я такую на афише видел недавно… Эй, Валь, ты куда?!

Не слушая напарника, Валентин уже выскакивал из машины. Он бежал к той самой «шмаре», которую заприметил Баринов.

Она не казалась грустной, — самое обычное лицо чуть подуставшего человека, но было в Виктории нечто, что привлекало к ней постороннее внимание. Даже со спины и даже издалека. Все это Валентин ухватил в одно мгновение, должным образом однако не оценил, — волнение поглотило все чувства. Аллочка, Баринов, смерть полковника — все разом перекочевало в мир потустороннего. Прошлое могучим зверем выбралось из болота, встряхнувшись и ссыпав с себя крошево последних лет. Он снова был с ней, он снова был там — на розовом островке — наедине с ее смешливыми глазами, ее жизнерадостным щебетом. И только сейчас Валентин со всей очевидностью понял, что по сию пору болен одиночеством. Ее не было, и в сущности не было его самого. Все шло самотеком, без радостной устремленности, без главного жизненного озарения.