Андрей Щупов - Охота на волков

Валентин стиснул зубы, с трудом подавил закипающую ярость.

— Не знаю, чего вы там хотите, но на стадионе и вне стадиона я работал один. С общаком, уже сто раз повторял, меня кто-то подставил. Возможно, какие-нибудь хитрецы из вашей же конторы. Сперли под шумок бабки, а свалили на стрелочника.

— Ох, выведешь ты меня из себя! Стрелочник хренов!

— Сами подумайте, я все еще жив, — это лучшее доказательство моей невиновности! Воры тоже знают, что кассы я не брал. Иначе бы и сюда дотянулись. И не беседовал бы я с вами про эти глупости.

— Что ж, если не ты, значит, твои дружки. Кто именно?

— Я был один.

— Врешь! — гаркнул майор. — А Чеплугин? А придурошный маньяк? — он затряс перед лицом Валентина пустыми листами. — А разнорабочий, которого пришили очередью? Или это не твои люди?

Проще простого было сказать: «не мои». Но Валентин не сказал. Забастовал язык. Майор ударил ниже пояса. Это были действительно его люди. Он не вербовал их, он просто с ними дружил и дружбой обрек на смерть. Будь они живы, он мог бы отпираться от чего угодно. Но их тени стояли за его плечами, везде и всюду он чувствовал их незримое присутствие. И на допросах, когда всплывали имена Чапы, Гоши и Николая, он предпочитал молчать.

— Чтобы закручивать вола таким людям, как Малютин с Алоисом, мало помощи трех недоделков. Были и другие, верно? Вот о них-то ты мне и расскажешь. О них, о денежках, что вы нахапали, и тому подобных распрекрасных нюансах.

Валентин пожал плечами.

— Я уже все сказал.

Сигарета в пальцах майора возбужденно запрыгала, пепел полетел на офицерские брюки.

— Хорошо… Объясни, какого хрена ты подставлял Алоиса?

— Он бандит. Я стравливал их друг с другом.

— Чепуха! — майор покривился. — Стравливал он их!… Как всякого мерзавца, тебя интересовала только нажива. Сколько ты вытянул из своих хозяев?

— Вы говорите о зарплате?

— Я говорю о машинах, которые ты уводил из бандитских гаражей. Кому ты их продавал?

Валентин поискал глазами на стене часы и не нашел. Было ясно, что все начинается по второму кругу. Людишки, что кормились тут, тоже трудились на славу, вкалывая порой до изнеможения. Жертву брали измором, и следователи меняли друг дружку, сутками задавая одни и те же вопросы. Те, кому было не лень, тащили подследственных на детекторы лжи, втихаря впрыскивали в вены порции фталуола. Выдержать все это было невозможно, избежать — способы имелись, хотя и не самые сладкие… Выразительно глядя на майора, Валентин поднялся.

— В чем дело? — брови на желтом лице недоуменно изогнулись.

— Паскудник ты, майор! Дерьмо собачье. Как твои коллеги тебя терпят!

— Что?! Что ты сказал? — рука офицера нервно потянулась к поясу. Майор забыл, что кобура ему уже давно не полагалась.

— Давай натравливай своего цербера. На что ты еще способен, трюхач паршивый!

Некоторое время они стояли друг против друга. Майор молчал, но молчание его не сулило ничего доброго. Валентин с полным основанием ожидал команды «фас», и реакция противника несколько озадачивала.

— Что ж, не захотел по-хорошему, сделаем по-плохому, — следователь раздавил в пепельнице сигарету, не глядя на сержанта, коротко приказал:

— В камеру его. Допрос окончен.

Валентину показалось, что в буравивших его глазках проблеснуло желтоватое пламя. Противник радовался. Но чему?

Уже в коридоре он покосился на сопровождающего.

— Захочешь подраться, предупреди. Лады?

Присоединившийся к ним вертухай погрозил пальцем.

— Но-но! Побаклань мне!

Сержант снисходительно взмахнул дубинкой.

— Не боись. Ни он, ни я тебя пальцем не тронем.

Валентин примолк. Он чувствовал подвох, но не имел ни малейшего понятия, с какой стороны ждать удара. Впрочем, предотвратить что-либо он был не в силах. Сюрпризы здесь обожали. И преподносили с должной внезапностью.

— Стоять! — гремя связкой ключей, вертухай шагнул к дверям незнакомой камеры.

— Эй, ребятки, что-то вы напутали! Я же не отсюда.

— Отсюда, отсюда, не сомневайся.

Дверь отворилась, сержант почти ласково подтолкнул арестанта.

— Милости просим к нашему Минотавру.

Валентин нерешительно ступил через порог.

Первая встреча со Шкирятом кончилась для Валентина сотрясением мозга. Едва познакомившись с мрачноватым уголовником, Валентин неловко пошутил:

— Веселая фамилия. Не того ли самого папы сын?

Не спасла и природная реакция. Чугунный кулак Шкирята отправил его в нокаут. Пожалуй, зэк не удовольствовался бы этим, но Барин с Карпом сумели утихомирить буяна. В тот же день Шкирята отселили, заменив Хазратом, а позднее, когда Валентин вернулся из тюремного госпиталя, Барин шепотком поведал, что Шкирят — штучка еще та. Во-первых, блатной от пяток до макушки, во-вторых даже в этом месте ухитряющийся садиться на иглу. Вполне возможно, ни о каком Шкирятове он и слыхом не слыхивал. Может, обиделся за схожесть «шкирята» и «ширяться». Обижался он на многое. Сел за двойное убийство. На воле состоял при каком-то сутенере, бдительно контролировал многочисленных подружек. Кидался на людей по первому подозрению. В пятой или шестой драке кого-то в запале пришиб. Заодно расправился и с подружкой. «В общем псих из законченных, — заключил Барин. — Такому не то что про фамилию, про погоду лучше не заикаться».

И первый, кого разглядел в чужой камере Валентин, был именно Шкирят. Оживший Минотавр, трехдневный утопленник, «чума» в наколках. В компании ревнивца на нарах валялось еще четверо громил. Иллюзии развеялись, как дым. Задумка майора была чрезвычайно проста. Усилиями блатных добиться того, что не удалось ему самому.

Валентин сжал и разжал пальцы. Мысленно обругал сержанта. Дубинка последнего поработала профессионально. Руки только-только начинали отходить, да и голова все еще болезненно гудела. Глазами обежав пасмурное, словно затопленное пепельным дымом помещение, он попытался прикинуть шансы. Расклад получался неважный. Это была не обычная тюрьма, — здесь содержали смертников и бессрочников. Трижды в неделю здесь баловали сахаром и маслом, а зычноголосые инструкторы натаскивали уголовную братию на рингах и в тренажерных залах. Слабые в этом местечке не задерживались. Жизнь измерялась не сроком. Жизнь измерялась боями, переломами и кровоизлияниями. Самое удивительное заключалось в том, что несмотря на очевидную «вредность» профессии, здесь заводились и свои старожилы. Балласт без сожаления списывали, тех, кто подавал надежды, опекали, заменяя поединки класса «А» (со смертельным исходом) на более льготные состязания. Узники себя называли «гладиаторами», тюремный персонал именовал их «мясом», «мешками» и «баранами». Так или иначе, но контингент в камерах проживал специфический. Цену мускулам, кулакам и верткости здесь знали, как ни в каком другом месте.