Павел Светличный - Киндер-сюрприз для зэка

Он прошёлся по комнатам первого уровня, где уже принялась деловито хозяйничать Птица.

— Этот человек, который умер или ещё не умер, твой друг? — спросила она из кухни.

Макс остановился в гостиной, перебирая квитанции, которые лежали на одной из полок. Вопрос. Был ли Генка Абезгауз его другом? И были ли у него, вообще, друзья в жизни? Странно, простой вопрос, но он никогда не приходил Максу в голову.

— Я не знаю, — ответил он.

— То есть, как это не знаешь?

Птица появилась, держа в руках пакет с молоком. Она отгрызла уголок пакета и принялась с аппетитом высасывать содержимое.

— Я не уверен в том, что людей, которых я знал, можно назвать друзьями.

— Значит, у тебя их не было, — заявила Птица.

Она подошла к высокой металлической вазе, стоявшей на полу в углу комнаты. Её шероховатая поверхность была покрыта причудливым золотистым орнаментом.

Макс опустил руку с зажатыми в ней квитанциями.

— Да, — сказал он, и его губы искривились в невесёлой улыбке. — У меня никогда не было друзей.

Странно, почему эта маленькая девочка, совсем ещё ребёнок, заставляет его думать о таких вещах? И какая, в конце концов, разница, есть у него друзья или нет? Макс раздражённо бросил квитанции на полку. Зачем ему ко всем проблемам ещё копаться в собственной душе? И задавать себе неприятные вопросы, ответы на которые ему совсем не хочется узнавать.

— А у тебя есть друзья? — спросил он.

— Нет, — уверенно ответила Птица.

Макс кивнул:

— Зато врагов, хоть отбавляй.

— А вокруг все друг другу враги.

— Так уж и все, — пожал плечами Макс.

— Все, — убеждённо сказала Птица. — Никто, просто так, никому не поможет; каждый постарается урвать у другого кусок для себя. Сильный задавит слабого, умный обманет глупого…

Макс покачал головой. Подобных разговоров он немало наслушался за восемь лет в колонии. Что у них за интернат такой, если рассуждения детей точь в точь совпадают с мыслями урок на зоне?

— У вас, наверное, специнтернат? — спросил он.

— Я что, больная? — обиделась Птица. — У нас в «спецуре» только дебилов и доходяг держат.

— Понятно, — протянул Макс. — Но, всё-таки, можно и по-другому. Ты же мне помогла выбраться из здания, когда отключила электричество. Хотя сама рисковала при этом.

Птица опустила голову и сделала вид, что поглощена рассматриванием орнамента напольной вазы. Почему-то, при этих словах, ей стало стыдно. Чувство это, давно забытое и умершее, как и жалость, сейчас неприятно царапалось внутри, возвращая вместе с тем Лину в те далёкие времена, когда она была совсем маленькой, и мама была жива.

Правый глаз девочки подозрительно увлажнился, и она украдкой провела по нему кулаком, а затем искоса взглянула на Лазарева:

— Ты свою дочку ищешь?

Макс кивнул.

— Она тоже в интернате?

— Да, в каком-то из них. Может, даже, в вашем. У вас нет ещё одной Виты Лазаревой?

— А сколько ей лет?

— Девять.

— Нет. Это наши группы, я бы её знала.

У Макса во рту появилась неприятная горечь. И опять появилась мысль, что происходит сейчас с его дочерью? Как она живёт в том мире, где даже маленькие дети относятся друг к другу, словно волчата?

— Правда, к нам недавно пришли новенькие, — добавила Птица. — Среди них есть одна Вита, только я не знаю её фамилии. Может быть и Лазарева.

— Да? — встрепенулся Макс. — Когда они к вам поступили?

— Три дня тому назад.

— А откуда?

Птица пожала плечами:

— Я не знаю.

Она представила себе Чуму со всклокоченными волосами и длинным носом. «Я красавица, солнышко и принцесса». А она чем-то похожа на этого Лазарева. Даже, очень похожа, если как следует присмотреться. Сказать ему? Нет, не стоит. Птица почувствовала болезненный укол зависти. Вот повезло Чуме, если это действительно её отец. Лине сдавило грудь, и она, отвернувшись, стала поглаживать утончённое горлышко вазы.

— У ты в тюрьме сидел? — тихо спросила она.

Макс вздрогнул.

— Откуда ты знаешь?

— Просто спросила. У многих из наших отцы в тюрьмах. Эта Вита, новенькая, тоже говорила, что её папа сидит.

Сердце Макса часто забилось.

— Как она выглядит? — спросил он, проклиная язык, который, ни с того, ни с сего, стал плохо слушаться.

Птица, как могла, описала Чуму, стараясь припомнить мельчайшие детали.

— Она? — спросила Лина, закончив живописание Виты. Всё это время она ревниво следила за реакцией Лазарева.

— Не знаю, — сокрушённо ответил Макс. — Может быть, и она.

— А-а, — протянула Птица и вновь повернулась к вазе. — Ой, а эта штука не настоящая.

— Кто? — не понял Макс, погружённый в свои мысли.

— Ваза. У неё дырочки нет, чтобы цветы ставить.

— Это сувенир. Для декорации.

— Для чего?

— Для красоты.

— Глупо, — заметила Птица. — Зачем ставить для красоты ненастоящую вазу?

Этот вопрос интересовал Макса меньше всего. Сейчас его занимало, что находилось у Крокодила в верхних комнатах, поэтому Макс стал подниматься по витой металлической лестнице с деревянными перилами, что вела на второй этаж.

— Оставь её, — громко сказал он оттуда. — Лучше сходи на кухню, посмотри, есть ли что-нибудь в холодильнике. Ты голодна?

— Нет, — крикнула в ответ Птица. Холодильник она уже проверила, и, помимо молока, успела отхватить ножом солидный шмат колбасы и уговорить его там же, не выходя из кухни. Колбаса была необычайно вкусная, она такой никогда не пробовала, и Птица надеялась, что они задержатся в этой квартире подольше.

Наверху ничего интересного не оказалось. Макс осмотрел комнаты, заглянул в шкафы, прошерстил стойки с компакт-дисками, стоявшими по обе стороны от мощного музыкального центра, и спустился вниз. Когда он доходил до последней ступеньки, возглас Птицы, раздавшийся слева от лестницы, заставил его резко повернуться:

— Что случилось?

— Она открывается, — возбуждённо произнесла Лина. — Это не ваза, а…, а шкатулка.

Макс подошёл ближе, заинтересованно глядя на то, что проделывала Птица. Верхняя половина вазы сдвинулась, открывая полую нижнюю часть, заполненную упаковками, перехлёстнутыми крест-накрест полосками бумаги. Лина взяла одну из них, рассматривая зелёные купюры.

— Это деньги?

— Деньги, — подтвердил Макс. — Только не наши, а американские.

— Доллары?

— Самые, что ни на есть.

— Они настоящие?

Макс взял одну из пачек в руки, пробежал пальцами по верхним банкнотам и бросил её обратно:

— Настоящие.

— Ух ты, — у Птицы загорелись глаза. — Сколько же здесь?

— Ну-у… тысяч пятьдесят, пожалуй.

— Это сколько на наши?

— Миллиона полтора, — сказал Макс и покачал головой. — Ах, Крокодил, Крокодил…

Да, как был Абезгауз жадиной, так им и остался. Оказывается, деньги Макса всё время были у него, но расставаться с ними Генка не спешил. Или знал, что ещё чуть-чуть, и ничего возвращать не придётся, потому что Макса не будет в живых? Тоже вариант. Если в центре этой паутины сидит Абезгауз, инсценировавший собственную смерть, тогда всё выглядит вполне логичным.