Ричард Пратер - Бродячий труп

Я был прав по обоим пунктам: никакого костюма, и это была Зазу.

Зазу встряхнула головой, отбросив назад мокрые белокурые волосы, и... заметила меня.

Она издала пронзительный писк, потом прокричала:

— Вы же знаете, что сюда нельзя заходить!

Зазу не сразу узнала меня. Смаргивая воду из глаз, она очевидно приняла меня за одного из подручных Александера. И, конечно, им было запрещено показываться здесь.

Она уже поднялась до половины лесенки и теперь начала спускаться снова, продолжая говорить:

— Когда папочка узнает, он... О!

Она узнала меня.

— Привет! — радостно поздоровался я.

Она застряла где-то на полпути — вода покрывала ее по пояс.

— Как видишь, я весь в работе, — сказал я. — Мы забыли о твоем обязательстве по сделке, Зазу. Кто застрелил Старикашку?

Рот ее округлился, а карие глаза широко раскрылись. Она моргнула ими еще пару раз. Сейчас она выглядела вполне привлекательной молодой леди.

— Говори же, кто продырявил Старикашку?

Она глубоко вздохнула, опять моргнула и наконец сказала:

— Человек по имени Верм. Джэй Верм. Такой высокий...

— Мы встречались с ним вчера ночью, после того, как я «изнасиловал» тебя.

— О!.. Ну...

— Откуда ты знаешь, что это был Верм?

Она наконец догадалась соскользнуть вниз, погрузившись в воду по подбородок. Не спуская с меня глаз, Зазу пояснила:

— Папа видел его и уверен, что это был он. Так говорит папа.

— Хорошо, Зазу. — Я обратил внимание на то, что последние предложения она произнесла голоском маленькой капризной девочки. Она пыталась снова войти в образ. Как же, удастся ей теперь! Даже если бы я все еще думал, что ей только семнадцать, ее слишком взрослые формы выдали бы ее.

— Ну что ж, — с грустью проговорил я. — Пожалуй, все.

Глаза ее опустились вниз, потом снова поднялись.

— Ты всегда купаешься голышом?

— Да. Я одна плаваю в бассейне по утрам, — она вдруг задумалась, а мыслителем она была очаровательным. — Это так приятно. Я наверное не буду делать этого, когда стану взрослой.

— Именно тогда-то женщины и делают это.

— Я получаю большое удовольствие.

— Ха! Мне хотелось бы прыгнуть к тебе, Зазу. Там хватит места для двоих. Сейчас я прыгну и тоже получу удовольствие.

— Нет! Пожалуйста, не надо! — У нее ничего не получалось: не было времени отрепетировать свою роль.

— Зазу, — нежно обратился я к ней, — поднимись по лесенке.

— Что?..

— Поднимись по лесенке. Можно не до конца.

— Но зачем?

— Я скажу. Поднимись поближе ко мне — я могу только прошептать.

Она зажмурилась и выпятила нижнюю губу, словно от напряжения мысли.

— Можете не говорить. Я... э-э-э... не желаю ничего знать.

Кажется, она начала уже понимать, в чем дело.

— Вверх по лесенке! Быстренько!

— Я не...

— Ну что ж, тогда я спущусь к тебе.

Она стала карабкаться по лесенке.

— Ух! Достаточно. Не будем перебарщивать.

Вода крутилась вокруг ее бедер и сбегала с ее больших белых грудей. Я склонил голову в одну сторону, потом в другую.

— Я так и думал. Похоже, — я понизил голос до шепота, — на тридцать восемь, двадцать один, тридцать шесть и двадцать два.

Ее карие глаза сосредоточились на моих губах, и она прожужжала в ответ:

— Тридцать восемь, двадцать один, тридцать шесть... двадцать два? Что значит двадцать два?

— Ты знаешь, что значит двадцать два.

В Лос-Анджелес я возвращался, опустив верх «кадиллака» и подставив лицо свежему ветерку. Время от времени я улыбался. Она все же покраснела, эта Зазу. Даже ее большие белые груди приобрели цвет дома ее папочки. Нет, не так. Они порозовели совсем иначе.

На ленч я остановился на Стрипе и позвонил из телефона-автомата Сэмсону, доложив ему о Верме и всем остальном — мне не хотелось появляться в полицейском управлении без особой необходимости.

Сэм спросил, как отреагировал Александер.

— Легко и непринужденно. Он не имеет зуба против того, кто сделал четыре дырки в Старикашке. Живи и давай жить другим. И ни о чем не беспокойтесь.

— Плохо.

— Это ты мне говоришь? Если бы он бушевал и порыкивал, я бы чувствовал себя лучше.

— По нашим данным, что-то несомненно заваривается. Что бы ты ни узнал. Шелл, сообщи нам. Даже если тебе это покажется пустяком.

— Обязательно, Сэм. А ты должен лишь закрыть рот Биллу Ролинсу, чтобы он не...

— Поздно.

— Поздно?

— Слишком поздно.

— Я боялся этого.

— Я очень беспокоюсь, Шелл.

— Я тоже беспокоюсь. Дьявол побери этого Билла. Ты не можешь упрятать его за решетку...

— О, помолчи. Наши источники сообщают, что Домано и его головорезы готовят какую-то крупную акцию сегодня или завтра. И она порадует Александера не больше, чем убийство Гарри Дайка. Узнать бы, что за акция. Мы могли бы что-нибудь предпринять...

— Вы арестовали кого-нибудь из мальчиков Домано?

— Мы не можем их найти. И это тоже беспокоит меня. Их нет ни в одном из притонов, в которых они обычно обретаются.

— Странно. Я спросил Александера, где их можно найти, и он ответил, что понятия не имеет. Больше того, я ему верю. Еще одно, Сэм. Вчера Александер договорился о похоронах Старикашки, и я видел извещение в утренней газете. Когда я сказал об этом Александеру, он здорово запсиховал. Очевидно не ожидал, что известие просочится в прессу так быстро. Вполне возможно, что парни Ники появятся там.

— Об этом мы, естественно, подумали. Мы направим туда две-три патрульных машины. Кроме того, я лично предупрежу Александера о присутствии полиции, если не на самой панихиде, то поблизости, и что каждый головорез с пушкой будет арестован. Ни один из этих бандитов не имеет разрешения на ношение оружия.

— Я тоже запросил свои источники, Сэм. Когда будут новости, позвоню.

К десяти часам я уже был без сил. Не столько от хождения, сколько от его бесполезности. Это не вдохновляло, скорее удручало. Я накрутил на спидометре пятьдесят миль и исходил пешком еще десять, разговаривая с осведомителями, пытаясь разузнать, где скрывались Ники Домано и его шайка. И ничего. А «Джаз-вертеп» по понедельникам не работал.

В десять вечера я расслаблялся у себя дома со стаканом в руке, подводя итоги дня и пытаясь предугадать дальнейшее развитие событий. В одном я был уверен: скоро случится что-то весьма неприятное.

Зазвонил телефон.

Я перекатился по дивану, поднял трубку.

— Скотт?

— Да.

— Мэт Омар.

Я даже выпрямился. Впервые подручный Александера звонил мне.

— В чем дело? — спросил я.

С полминуты он ходил вокруг да около, вспоминая мой утренний визит к Александеру. Я не выдержал:

— Кончай бодягу. Ты позвонил по какому-то делу, Омар. Так говори, что за дело.

Он тяжело вздохнул. Это совсем не походило на обычного Мэтью Омара, холодного и собранного. Голос его был пронзительней, чем обычно, напряжен, словно он был на взводе, нервничал, даже психовал.