Уолтер Мосли - Дьявол в синем

– А кто же еще, Изи? Что нового?

Мне понадобилась секунда, чтобы взять себя в руки. Я собирался позвонить ему дня через два, чтобы у него не сложилось впечатления, что я трачу время даром.

– Мне удалось кое-что узнать, – сказал я. – Она с...

– Держи это при себе, Изи. Когда речь идет о деле, люблю смотреть человеку в лицо. Телефон здесь неуместен. Во всяком случае, я не могу передать твои премиальные по телефону.

– Я мог бы заглянуть к вам в контору завтра утром.

– А почему бы нам не встретиться сейчас? Ты знаешь, где находится карусель? Возле парка в Санта-Монике?

– Да, но...

– Это примерно на полпути между нами. Почему бы нам там не встретиться?

– Но который сейчас час?

– Около девяти. В девять карусель закрывается, и мы будем там одни.

– Даже не знаю. Я как раз собирался...

– Я же плачу.

– Хорошо. Я постараюсь приехать побыстрее.

Мистер Олбрайт бросил трубку.

В те годы между Лос-Анджелесом и Санта-Моникой еще оставалась большая полоса обрабатываемой земли. По обе стороны шоссе японские фермеры выращивали артишоки, салат и клубнику. В ту ночь поля чернели в бледном свете луны и воздух был в меру прохладен. Мне очень не хотелось ехать на встречу с Олбрайтом, я не привык появляться в кварталах для белых вроде Санта-Моники. Завод, на котором я работал, находился в Санта-Монике, но я приезжал туда днем и после смены возвращался домой. Я никогда и нигде не слонялся без дела, только в своей округе, среди своих.

Но мысль о том, что я выложу ему нужную информацию и получу достаточно денег, чтобы выкупить закладную в следующем месяце, делала меня счастливым. Я мечтал о том дне, когда смогу купить еще несколько домов, может быть, даже двухквартирный дом. Мне всегда хотелось иметь столько земли, чтобы она окупалась за счет ренты.

Когда я добрался до места, карусель уже закрыли. Ребятишки с родителями покидали площадку, а рядом тусовались молодые оболтусы. Они курили сигареты и вели себя задиристо, как это принято у молодых.

Я пересек пирс и подошел к перилам, откуда был виден пляж. Я решил, что мистер Олбрайт заметит меня здесь и что я буду держаться подальше от белых парней, чтобы не нарваться на неприятности. В последние дни судьба меня не жаловала.

Круглолицая девушка в облегающей юбке покинула свою компанию. Она была самой молодой из них, наверное лет семнадцати, и, видимо, единственной девушкой без своего парня. Заметив меня, она улыбнулась и сказала: "Привет". Я ответил и отвернулся, чтобы поглядеть на слабо освещенную береговую линию Санта-Моники.

– Как здесь красиво, – сказала она.

– Да, неплохо.

– Я приехала из Айовы. Там нет океана, как здесь. А вы из Лос-Анджелеса?

– Нет, из Техаса. – У меня начало покалывать в затылке.

– А в Техасе есть океан?

– Нет, там залив.

– Значит, вы привыкли к океану. – Она облокотилась на перила рядом со мной. – Где бы я ни видела океан, он меня ошеломляет. Меня зовут Барбара, Барбара Московитц. Это еврейское имя.

– Изекиель Роулинз, – прошептал я. Мне не хотелось, чтобы между нами возникла какая-то близость, дающая ей право называть меня Изи. Я посмотрел через плечо и заметил, что двое парней оглядываются по сторонам, словно кого-то потеряли.

– Наверное, они ищут вас, – сказал я.

– Кому какое дело, – ответила она. – Моя сестра привела меня, потому что родители устроили ей скандал. А ей только и нужно – гулять с Германом да курить сигареты.

– Девушке небезопасно ходить одной. Хорошо, что ваши родители заботятся о вас.

– Но вы же меня не обидите? – Она пристально посмотрела на меня. Я пытался разглядеть цвет ее глаз и тут услышал окрик:

– Эй, ты, черномазый! Что здесь происходит?

Это был прыщавый низкорослый парень лет двадцати. Но он подошел ко мне уверенно, как бывалый боец. Обыкновенный молодой дурак.

– Что вам угодно? – вежливо осведомился я.

– А ты еще не догадался, – отвечал он, приблизившись ко мне на расстояние вытянутой руки.

– Оставь его в покое, Герман, – вскрикнула Барбара. – Мы просто разговаривали.

– Ты разговаривал, да? – сказал он мне. – А мы не хотим, чтобы ты разговаривал с нашими женщинами.

Я мог бы свернуть ему шею, выдавить глаза или переломать все пальцы. Но вместо этого я затаил дыхание. Пятеро его дружков направились к нам. Пока они приближались, еще не составив одно целое, я мог бы поубивать всех до одного. Что они знали о насилии? Я мог бы свернуть им шеи, и они были бы бессильны противостоять мне. Они даже не смогли бы спастись от меня бегством. Я все еще был машиной для убийства.

– Эй, – сказал самый высокий из них. – Что здесь происходит?

– Ниггер пытался закадрить Барбару.

– Оставьте его в покое, – закричала Барбара. – Он просто сказал мне, откуда он.

Наверное, она пыталась помочь мне, как мать, прижимающая к себе ребенка, которому только что переломали ребра.

– Барбара! – воскликнула другая девушка.

– Эй, парень, что с тобой? – спросил высокий, дыша мне в лицо. Он был широкоплечий, чуть выше меня ростом, сложен как футболист. На его широком мясистом лице глаза, нос и рот казались крошечными островками.

Я заметил, что двое парней взяли в руки палки. Они окружили меня и притиснули спиной к перилам.

– Мне не нужны проблемы, – сказал я. От высокого парня пахло спиртным.

– Считай, что они у тебя есть.

– Послушайте, я только сказал ей "привет". – Но какого дьявола я должен перед ними оправдываться?

– Он сообщил ей, где он живет, – сказал Герман. – Это ее собственные слова.

Я пытался представить, с какой высоты придется спрыгнуть, чтобы попасть на пляж. Я уже знал, что должен выбраться отсюда, прежде чем здесь будут лежать два-три трупа, и один из них – мой.

– Прошу прощения, – послышался мужской голос.

За спиной футболиста произошло какое-то движение, и вдруг рядом с ним появилась белая шляпа.

– Прошу прощения, – повторил мистер Де-Витт Олбрайт. Он улыбался.

– Чего вам нужно? – спросил футболист.

В ответ Де-Витт только улыбнулся. Он вытащил из-под пиджака пистолет и направил его длинный ствол на правый глаз футболиста.

– Мне хочется посмотреть, как твои мозги заляпают шмотки твоих приятелей, сынок. Мне хочется, чтобы ты сдох мне на потеху.

Белый парень в красных плавках поперхнулся, словно заглотнул собственный язык, его плечо чуть дернулось. Де-Витт взвел курок с таким треском, как будто хрустнула сломанная кость.

– Я бы на твоем месте не двигался, сынок. Если будешь дышать слишком громко, я просто убью тебя. И если кто-нибудь из твоих приятелей двинется с места, убью и его, а потом отстрелю вам всем яйца.

Океан грохотал, стало холодно. Барбара рыдала, прижавшись к сестре. Это был единственный человеческий звук.