А. Веста - Звезда волхвов

– Слушай, Борис, выручи. Это дело наверняка поручат мне, а у меня завтра последний экзамен. Прочеши подземелье с дежурным патрулем. Там на холме охрана «Родника» – сущие звери! Не забудь с их паханами согласовать.

– «Родник»... «Родник»... Меня уже предупредили: еще одна осечка, и я могу искать себе тихое место сторожа на замшелом кладбище. Ты был прав тогда, при нашей первой встрече: все, что связано с церковью, никогда не может быть расследовано до конца. Вспомни дело Александра Меня, смерть двух монахов из Оптиной Пустыни или убиение отшельника в Карелии. Средство убийства везде одно и то же – топор. А вспомни пожар в доме тверского священника! Попов убивают, начинается следствие, и наши ищейки натыкаются на такое, что, поджав хвост, бегут под лавку. Я все понимаю: «Нельзя играть на чувствах верующих людей. Церковь – залог политической стабильности». Но какой ценой?

– Покров Изиды? – припомнил Севергин. – Кто хоть раз заглянул под него, уже никогда не улыбался.

– А знаешь, я, пожалуй, займусь этим делом, – внезапно сказал Квит. – Подземку под монастырем прочешем насквозь, но тайно, не поднимая шума. Нарисуй план, со всеми ходами и выходами. Но если мы, паче чаяний, что-нибудь найдем, то у нас первых будут крупные неприятности. В грядущие торжества такие бабки вбуханы, что любой скандал будет дорого, слишком дорого стоить!

– Не дрейфь, Борис! Я готов форсировать обстоятельства!

Квит тер ладонями осунувшееся лицо.

– Каким образом?

– Часов через шесть я буду в Москве, – напирал Севергин. – Это если гнать под сто. С киношниками я уже поработал, у меня есть адрес этой Ивлевой и ее домашний телефон. Опрошу ее знакомых и родственников, и уже послезавтра я снова здесь!

Привлеченная разговором, девушка подошла ближе и, с ходу не признав в утренних гостях ментов, уперла в бедро кулачок и спросила у Квита сигарету.

– Ну, наконец-то, – невесело осклабился Квит. – А то я уже начал скучать в этой ссылке, как Меньшиков в Березове. А как насчет скидки? У вас по утрам тарифы снижают? Егор, проснись...

Севергин осоловело смотрел за плечо Квита, потом резко встал, бросил на стол деньги за неначатый кофе и, едва не сбив плечом дверь, вышел из зала.

Да, трудно было признать в этой измятой «ночной бабочке» его первую, неопытно-страстную любовь. Они встречались в темных задичалых оврагах, где в полдень прятались от солнца маслянистые гадюки, а по ночам загорались блудные свечки, и что-то покряхтывало и постанывало в глубине чащи, словно играли свои свадьбы лешие. Там на немятом травяном ковре он кормил ее из губ первой земляникой. Осенью Егор ушел в армию. Зинка, как водится, поклялась ждать и хранить верность, но почти сразу из деревни уехала и писать перестала.

Постукивая каблучками, девушка обогнала Егора уже на высокой лестнице, ведущей из подвала на сизый утренний свет. Встала, загородив дорогу, скалясь в невеселой улыбке. Ночная косметика расплавилась и блестела, как клоунская маска.

– Вот и свиделись, чего бегаешь-то? Небось, не съем.

– Уйди с дороги, Зина, – сквозь судорогу проскрипел Егор.

– Не рад? – Девушка силилась улыбнуться. – А вот я рада... Да... рада...

Зина говорила нарочито медленно, с провисающими паузами, и мутные глаза плавали, как лодки в водополье. Под ресницами черными солнцами зияли расширенные зрачки. Видимо, перед тем как пустить на промысел, ее авансом накачали алкоголем.

Севергин оттеснил ее к стене, освобождая выход. Не удержавшись на высоких каблучках, Зина качнулась и осела на ступени.

– Слушай, дорогой, ты мою девушку обидел! – возмутился кавказец, внезапно возникший на пороге бара. Судя по всему, Зинкин сутенер принял его за приезжего и теперь караулил добычу на выходе из подвала, заранее выбравшись через черный ход. Севергин резко выбросил руку с удостоверением.

Тот не успел посторониться и, сбитый литым плечом Севергина, оступился и загрохотал по ступеням.

Меряя шагами безлюдную утреннюю площадь, Севергин шел к машине. Со спины на него налетели двое, те самые, из бара, явно намереваясь отомстить за земляка.

– Пойдем, поговорим! – наперебой завелись «гости», уже давно державшие себя в Сосенцах с наглой уверенностью хозяев.

– Мне с вами разговаривать не о чем. Но и здесь паршиво оставаться.

– Плати за девушка! – требовали кавказцы.

Очухавшийся сутенер попытался остановить разгорающуюся драку, предвидя, что с милиционером шутки плохи. Цокая языком, он уговаривал взбешенного Севергина и оскаленных соплеменников:

– Не надо ссориться. Мы все россияне... Ц-ц-ц... У нас один город... Одни права у нас... Кто-то у нас горячий, кто-то – тыхий... Кто-то у нас, ц-ц-ц, бандыт, кто-то пашет...

Зина молча оттаскивала хозяина от Севергина. Эта свара со стороны казалась страшной свадьбой, с пьяными от злобы черными «дружками», белым от ненависти женихом и украденной, подпоенной и оскверненной невестой. Севергина ударили в грудь, он резко отмахнулся, саданул нападавшего куда попало и дал увесистого пинка «хозяину» Зинки.

Из-за бронзового Ильича выглянули несколько безработных граждан, отдыхавших в кустах за постаментом.

– Бей «гостей», спасай Россию! – завопил испитой мужичонка в майке-тельняшке, потрясая пустой бутылкой, зажатой в синюшной длани. – Ну, воронье, держись!

Он рассадил о постамент стеклянный пузырь. В утренних лучах заиграла «розочка».

– Я те рожу растворожу, щеку на щеку помножу!..

– Эй, кодляк, вылезай! Наших бьют! – вопили его подголоски.

Из-за памятника Ленина уже поднималась отоспавшаяся ватага, настоящая разинская «сарынь». Народные мстители брали заварушку в кольцо. Кто-то перевернул тележку с фруктами и сбил с ног спешащего на работу рыночника. Золотые миражи субтропиков, подпрыгивая, катились по площади вниз. Брызнули из-под подошв зерна граната, пряный чужеземный аромат разлился по площади, а со стороны рынка уже бежали приземистые, большеголовые, похожие как родные братья «гости», вооруженные чем попало. Квит, стоя в дверях винного погребка, накручивал мобильник, вызывая наряд милиции. «Морячок», взобравшись на постамент и обняв одной рукой бронзовое тулово вождя Третьего Интернационала, красочной речью воодушевлял соратников, не забыв привычно помянуть матушку своих супротивников. Услышав заветное «петушиное» слово, кавказцы взвились давно сдерживаемой ненавистью. Еще миг, и полыхнет драка, и грозди гнева кровавым вином выльются на мостовую. Так с недавних пор начиналась махаловка в небольших русских городках, быстро перераставшая в бунт, «бессмысленный и беспощадный», с кровной местью, с доисторическим «пещерным» побоищем и градом камней, с матом и треском омоновских щитов, с неповоротливыми, как у попавшего в ловушку мамонта, телодвижениями местной власти.