Александр Костенко - Игра на вес золота

Я в буквальном смысле этого слова впилась глазами в бумагу:

«Слитки золота [общим] весом 1600 кг (одна тысяча шестьсот) кг, [маркированные] литерой «N», по 1000 гр. (одна тысяча гр.) каждый;

Слитки серебра общим весом 2800 (две тысячи восемьсот) кг, маркированные [латинской литерой «N»], по 1000 гр. (одна [тысяча] гр.) каждый;

Старинные сабли, шашки, ружья — [украшенные] серебром и драгоценными [камнями] в количестве 32 (тридцати двух) штук;

Оклады [икон] серебряные [в количестве] 116 (ста шестнадцати) штук, общим [весом] — 159 (сто пятьдесят девять) кг;

Коллекция монет [старинных в] количестве:

— золотых: 3500 (три тысячи пятьсот) штук, [общим весом] 22 (двадцать два) кг;

— серебряных: 11000 (одиннадцать тысяч) [штук, общим весом] 865 (восемьсот шестьдесят пять) кг;

— медных: 23000 (двадцать три тысячи) штук, общим весом 1796 (одна [тысяча семьсот девяносто] шесть) кг;

Посуда серебряная с различными клеймами: 453 (четыреста [пятьдесят] три) предмета, [общим весом] 345 (триста сорок пять) кг.

Изделия ювелирные [с драгоценными] камнями (цепи, броши, кольца, перстни, крес[ты церковные] золотые и [сере]бряные: 222 (двести [двадцать] два) предмета…»

— Интересно девки пляшут… — пробормотала я, в горле мгновенно пересохло, и я залпом выпила заботливо и очень вовремя протянутый мне генералом стакан ледяной минералки.

— Кроме того, хочу огорчить вас ещё раз. По нашей версии, в 1974 году на Котельнической набережной, по трагическому стечению обстоятельств, на Веретенникову вышли двое иностранцев, граждан Германии, один — убитый пресс-атташе посольства, а второй — Алекс Шторм. Однако сегодня утром мне стало известно, что по результатам сравнительного анализа, а на Шторма было запрошено досье из Интерпола, дактокарта нашего фигуранта и отпечатки пальцев убийцы, снятые в 1974 году в квартире, где был обнаружен труп Веретенниковой, не совпадают. Также есть официальная справка 9 отдела КГБ СССР от, — генерал нацепил очки и пробежал глазами листок бумаги, — 28 мая 1974 года, о том, что Алекс Шторм, прилетевший в Москву всё по тем же документам гражданина ФРГ Отто Валенберга, 1910 года рождения, по прибытии снял номер в гостинице «Интурист» и на следующий день попал под машину. Так что до самого вылета обратно в Германию он постоянно находился на лечении в 1 Градской больнице, под присмотром врачей, о чём имеется соответствующая медицинская выписка. Таким образом, его причастность к убийству Веретенниковой доказать не представляется возможным.

— Может, он таким образом обеспечил себе алиби? И на Котельнической набережной тогда в 1974-м был именно он? — продолжала настаивать я.

— Понятно, что всё организовал он, но так или иначе, сейчас нам это уже неважно. Даже останься он в живых, предъявить ему было бы всё равно совершенно нечего. Именно поэтому и было принято решение о его ликвидации. Кроме того, теперь совершенно очевидно, что Алекс Шторм, он же Валенберг, так же как, впрочем, и мы, всё это время шёл по ложному следу. Я изучил кое-какие архивные документы, допуска к которым вы пока не имеете, и выяснил, что в 1941 году, после того как вагон с ценным грузом по ошибке подцепили к санитарному поезду, в районе вероятного нахождения груза была предпринята попытка высадки десанта и даже готовился прорыв целой танковой группой. Но, к сожалению, операция не удалась. Десантированная в район деревни Рябцево группа была уничтожена. Груз был тогда же вывезен немцами в неизвестном направлении. Так что, как ни прискорбно, наша задача остаётся прежней. Надеюсь, повторять её не нужно? А теперь свободны, даю вам сутки, чтобы прийти в себя, привести мысли в порядок. И завтра, — генерал бросил взгляд на часы, — к десяти жду вас у себя в кабинете. Будем работать дальше. Особенно это касается вас, Суходольский. Должны же вы, в конце концов, отработать свои новые полковничьи погоны? Которые, впрочем, как я уже сказал, пока полежат у меня в сейфе. На сегодня у меня всё, вопросы отставить до завтра. Накопилось, я понимаю, их много, но, я думаю, не стоит сейчас пороть горячку и наспех выдвигать новые версии. Свободны!

Слегка обалдевшие или пришибленные, это кому как нравится, мы вышли из калитки дачи Тарасова и тяжело плюхнулись в салон машины. Машина тут же жалобно скрипнула амортизаторами. Я нервно закурила, а Суходольский — всё-таки мужики всегда остаются детьми — долго и растерянно смотрел вдаль, вероятно, представляя себе так и не вручённые ему полковничьи погоны. Но, оказывается, я ошибалась и думал он совсем о другом:

— Знаешь, Ростова, я никогда не смогу понять вас, женщин.

— Женишься, поймёшь, — попробовала пошутить я.

— Я не об этом. Какие вы всё-таки сволочи! Как ты могла там, около палатки, с этим стариком? — голос Мишки задрожал от негодования.

— Постой, по-моему, ты забыл, что молодожёнами мы с тобой были только по легенде. Или я чего-то не понимаю?

— А с Егором у тебя тоже только по легенде?

— А причём тут Егор? — опешила я.

— Как при чём? Когда я увидел этого немца и… тебя — невесту моего лучшего друга — я думал, пристрелю вас обоих там же, на месте!

Ничего не скажешь, претензия была высказана прямо. И этот мой, в Мишкином понятии, прокол мог повлечь для меня в дальнейшем весьма серьёзные и нежелательные последствия. Поэтому я заставила себя улыбнуться как можно более беззаботно и, чтобы скрыть дрожь в голосе и хоть чем-то занять руки, прикурила ментоловую сигарету.

— А скажи, друг мой ситный, только по-честному, ты бы успел спеленать этих двоих здоровенных немцев в том чёртовом подземелье, если к ним в самый ненужный для тебя момент решил бы присоединиться третий со своим самострелом в трости, тот самый, который был в это время, как ты выразился, со мной? И которого теперь ты ставишь мне в вину? — и глядя в растерянные глаза друга, я легонько хлопнула его по перебинтованному плечу и, повернув ключ зажигания, как можно более непринуждённо попросила:

— Подумай над этим на досуге и тогда сам всё поймёшь, — и секунду помолчав, на всякий случай чисто по-женски зачем-то ляпнула:

— А Егору мы ничего не скажем, правда?

Старший пограничного наряда Посевкин пребывал с утра в самом хорошем расположении духа. Рассеянно глядя на мрачные скалы, громоздящиеся вокруг по побережью, на подтаявшие, практически исчезнувшие шапки снега и льда, сплошь покрывающие груды старого плавника, на россыпи огромных валунов, кажущаяся разнообразность которых только в глазах наивного новобранца приобретала таинственные очертания, сержант привычно фиксировал обстановку. У человека, впервые попавшего в эти места, могли возникнуть самые неожиданные ассоциации — от застывшей фигуры снежного человека до огромной тени пиратского фрегата, неизвестно какими ветрами занесённого из южных, богатых добычей широт в этот затерянный северный уголок нашей планеты. Посевкин давно знал здесь каждый валун, каждый изгиб рельефа, к тому же впереди рыскал его верный пёс Хасан. Эта огромная пограничная овчарка чепрачного окраса с чёрными подпалинами на боках и умными глазами обладала просто невероятным даже для розыскной собаки чутьём. Хасан неутомимо носился между завалами плавника, периодически заходил в воду по самое брюхо и, фыркнув для порядка, мчался дальше. В общем, окружающий ландшафт, как всегда, не вселял оптимизма. Но… Сегодня утром, наконец, пришло письмо от Маши. От радости Посевкин готов был петь, плясать и вообще… Писем от неё не было почти три месяца. А сержант не без оснований считал, что где-где, а уж в такой далёкой и родной Москве всегда найдётся какой-нибудь хлыщ, готовый приударить, да с ещё особым шиком, за молоденькой и симпатичной студенточкой физкультурного института, к тому же мастером спорта международного класса по фигурному катанию. Сейчас, шагая привычным маршрутом, сержант не мог без умиления вспоминать точёную фигурку своей невесты. Но мысль о том, что теперь, в его отсутствие, эту легко парящую надо льдом хрупкую девочку в коротенькой юбочке при любом элементе, как у них там это называется, обязательной программы, держали сильные руки другого мужчины, сводила его с ума. Представляя, как её партнёр Эдик, кажется, — касается в танце, пусть ненароком, самых интимных мест его невесты, сержант буквально сатанел. А тут ещё Машка по неизвестной причине перестала писать. Но сегодня всё, наконец, встало на свои места. Оказывается, Маша на тренировке получила серьёзную травму и только две недели назад выписалась из больницы. В письме она писала, что любит его, как и прежде, и с нетерпением ждёт встречи. Очень сильно переживает из-за того, что врачи говорят, что к серьёзным тренировкам она сможет вернуться не раньше, чем закончится реабилитационный период. Так что, по самым оптимистичным прогнозам, ещё год о её выступлениях на льду не может быть и речи.