Олег Петрович-Белкин - Настоат

– А почему нет? Иррациональные страхи – это наша реальность; то, что определяет каждого из нас как Человека. Как часто, стоя на высоком мосту, посреди пепельных облаков, или на крыше гигантского небоскреба, на горе или заброшенной лестнице зиккурата, мы ощущаем внутри себя пустоту, бессознательный страх – ужас, небытие, беспокойство. Захватывает дух; мы боимся не кого-то, не несчастного случая, не происшествия или случайности – нет! Мы боимся себя; боимся, что еще миг – и, сломя голову, ринемся вниз, в пропасть; прыгнем добровольно, без чьей-либо помощи и подсказки… Мы сами себе звери – и только осознание этого факта и превращает нас в Человека.

Энлилль ласково улыбается.

– Глубоко! Но меня вы не убедили.

– И не пытался… И вообще, я искал вас, чтобы задать пару вопросов. Скажите, вы ведь не против?

Доктор кивает.

– Нет! Я весь внимание!

– Замечательно! Энлилль, хочу прояснить один важный момент, который чуть было не стал для меня роковым во время допроса. Давеча вы сообщили, что машина сбила меня на перекрестке набережной Тиамат и улицы Скорпиона. И я, к сожалению, это прекрасно запомнил, а затем безрассудно повторил в разговоре с Дунканом Клавареттом. И оказалось, что все это ложь, что я попал под машину в ином месте – возле моста Двенадцати Пороков.

Так вот скажите, дорогой Энлилль, какой из оных пороков сподвиг вас сообщить мне одно, а следователю – совершенно другое? Неужто не понимаете – вы дали Дункану Клаваретту зацепку, намек на мою причастность к убийству… Зачем? Не изволите ли объясниться?

Со скучающим видом доктор берет со стола пыльную чашку.

– Не хотите ли чаю?

– Нет, я хочу услышать ответ!

– А я выпью.

Он начинает медленно, не торопясь, мешать чай серебряной ложкой. Добавляет кусочек сахара, чуть-чуть молока. Пробует. Не очень! Нужно еще сахара, и снова размешать ложкой…

Специально тянет время – думает, что ответить. Наконец собирается с мыслями.

– Молодой человек, ваш вопрос мне понятен. Позвольте я сяду – в ногах правды нет. – Опускается на табуретку. – Все просто: ответ лежит на поверхности. Дело в том, что я хотел проследить за вашей реакцией. Если бы вы симулировали амнезию, то непременно бы выдали себя, услыхав ложные сведения. Удивление, страх, непонимание – их так просто не скроешь! Это был своего рода психологический эксперимент – тест, если можно так выразиться.

– Великолепно! Так вы у нас, стало быть, еще и психолог. И что? Каковы результаты?

– Они превосходны: никаких признаков симуляции я не увидел.

– А вы действительно рассчитывали, что сумеете прочесть меня, как открытую книгу? Наивное предположение, глупый поступок – и в итоге полный провал, поскольку теперь Дункан подозревает нас обоих. Замечательно вы все провернули! По крайней мере, теперь вы точно уверены в моей невиновности?

Энлилль укоризненно качает головой.

– Что вы! Конечно же, нет! Эксперимент убедил меня лишь в том, что вы не врете насчет амнезии. А вот убийца вы или нет – неизвестно!

– Отлично, пусть так! Но скажите, каким образом вы сумели во всех подробностях описать Дункану место, где меня на самом деле сбила машина?

Доктор тяжко вздыхает.

– Очередной нелепый вопрос! Мост Двенадцати Пороков знаком мне не понаслышке. Он – антипод нашей Больницы. Это порождение скорби возведено много веков назад по приказанию Деменцио Урсуса и с тех пор ярко горит во тьме нескончаемой ночи. Когда пойдете обратно, выгляньте мельком в окно – увидите его силуэт: он похож на маяк, что возвышается посреди безысходности. Мост – пристанище для всех потерявших надежду; место, где можно наложить на себя руки…

Энлилль умолкает. Малахитовый свет абажура красиво ложится на копну его седых, взъерошенных волос, отчего лицо выглядит особенно бледным. Похоже, воспоминания о мосте Двенадцати Пороков действительно его угнетают… Хотя разве поймешь? Доктор хитрый – от него можно ждать чего угодно.

– Энлилль, я слушаю и поражаюсь! На все-то у вас есть объяснение! Здесь, несомненно, подвох, манипуляция, лицедейство… Вы неспроста заинтересовались моим делом!

– Единственный подвох здесь в том, что вы разучились доверять людям. Поверьте – я не обманываю!

– Хорошо, допустим. У меня еще масса вопросов! – Я перехожу в наступление, которое, очевидно, вновь завершится провалом. – Дункан сообщил, что, будучи в беспамятстве, я настойчиво требовал отвезти себя именно в эту больницу, а не в Лазарет имени Тиберия и Иди Амина, хотя тот был неподалеку. Неужто опять совпадение? Может, мне нужно было встретиться именно с вами?

Энлилль удивленно пожимает плечами.

– А вот это уже интересно… Какие вопиющие пробелы в мышлении! Вы должны задать этот вопрос не мне, а себе! Откуда я знаю, какими мотивами вы руководствовались, и что́ сподвигло вас посетить нашу почтенную, богоизбранную обитель?

И вообще: будь я хоть как-то причастен к убийству, рискнули бы вы ехать сюда? Почему столь простая мысль не приходит вам в голову? Или сформулируем по-другому: коли я злодей и убийца, скажите, что помешало бы мне слегка ошибиться при операции? Это было элементарно – я мог действовать, как обычный, заурядный врач, а не как гений врачебного дела, каковым я, несомненно, являюсь! – Да уж, скромности доктору не занимать. – Запомните: то, что вы живы, – великое чудо; ваше дыхание – мое произведение искусства. Молодой человек, повторяйте это каждый раз, как вознамеритесь обвинять меня Бог знает в чем!

Энлилль, в задумчивости опустив голову и насупившись, ходит из угла в угол маленькой комнатенки. Полы его халата колышутся от прохладного ветра, просачивающегося сквозь закрытую дверь в больничную залу. По скованным, нерешительным движениям я понимаю, что доктор еще не закончил.

Да, так и есть: он подходит ко мне почти вплотную, и я явственно ощущаю упрек, сквозящий в его негромких, но резких словах:

– Молодой человек, меня поражает ваша наивность! Неужто вы хоть на мгновение позволили себе вообразить, будто Дункан Клаваретт подозревает меня, а не вас? Как можно быть настолько близоруким, беспечным, глупым и ограниченным? Я ответил на все ваши вопросы – и не моя проблема, что эти ответы вас не устраивают. Вы цепляетесь за призрачную надежду хоть как-то убедить себя в моей причастности к преступлению.

Господи, какое нелепое, жалкое, а главное – губительное самообольщение, какой чудовищный самообман! Вы ослеплены иллюзией, милостиво дарованной Начальником следствия, и подобны безвольной марионетке в его ловких, умелых руках. Дункан искусно дергает вас за ниточки, заставляя верить, будто сомневается в вашей виновности, а сам между тем подбрасывает «отличную» версию о моей сопричастности – и вы, как последний идиот, хватаетесь за соломинку, не замечая, что соломинка та вот-вот перешибет вам хребет!