Олег Петрович-Белкин - Настоат

Дункан не прост – он умен, аки дьявол; а главное – подобен вампиру, что жаждет крови преступника. Так что давайте, играйте и дальше в подобные игры: допустите хоть на секунду мысль о моей причастности к преступлению – и окажитесь у следователя на крючке, в полной его власти. Попробуйте перевести подозрения Дункана на меня – и на этом пути совершите столько ошибок, что печальный конец окажется неизбежным. А посему – отступите, пока есть возможность; сойдите с любезно предложенной вам следователем дороги, ибо она ведет в никуда, к тюрьме и эшафоту!

Я улыбаюсь. В гневе Энлилль выглядит еще трогательнее, чем обычно. Его глубокие, черные, вновь поменявшие цвет глаза прожигают мне душу. Доктор, доктор… Видимо, нам никогда не понять друг друга, но та страсть, с которой вы то ли обвиняете, то ли защищаете своего пациента, поистине достойна уважения и восхищения!

– Браво, Энлилль, браво! Сколько экспрессии в вашем горячем, сострадательном, человеколюбивом сердце! Похоже, с выбором профессии вы не ошиблись. Самоотверженная забота о пациенте выдает в вас истинного гуманиста – у вас тонкие, нежные пальцы, как у артиста; у вас тонкая, нежная душа. Не удивлюсь, если томными, холодными вечерами вы молча любуетесь зацветающим при свете Луны вишневым садом… Не так ли? И в эти чудесные, благословенные мгновения на вас нисходит божественное озарение – и вот уже всей своей мягкой, отзывчивой натурой, ангельской, чистой душой вы постигаете, как, возлюбив своего ближнего, попутно отвести от себя всякое подозрение в причастности к преступлению. Воистину, любовь творит чудеса – ибо она помогает уйти от неприятных вопросов, скрывшись под личиной сопереживания и заботы.

Что вы, Энлилль – не надо смотреть на меня так сурово и грозно! Негодование вам не к лицу. Конечно, я верю – и нисколько не сомневаюсь, что весь интерес, проявленный к моему делу, вызван исключительно жалостью и милосердием – желанием помочь доселе не знакомому человеку. Ведь игра со мной, как с безвольной марионеткой – это, само собой разумеется, привилегия Следствия, удел одного лишь Дункана Клаваретта, но никак не ваш собственный!

Тучное, массивное тело Энлилля сотрясается от гнева. Кажется, еще чуть-чуть – и он лопнет, взорвется. А может, в яростном ослеплении бросится в атаку. Будто издалека, из глубин его исполинского существа я слышу грозный рык – негодующий рев, подобный вою раненого, умирающего зверя:

– Немедленно, сию же секунду подите прочь! Я желаю, чтобы вы покинули это место – и никогда более не возвращались!

Позади в запертую дверь размеренно скребется Ламассу. Его железные когти, своим холодным блеском успокаивавшие меня посреди ночи, теперь, должно быть, оставляют глубокие борозды на трухлявом, гнилом дереве, отделяющем каморку от роскошных залов, где томятся Малыш и собака. Глаза Энлилля искрятся, переливаясь всеми цветами радуги; его гнев почти осязаемо обволакивает мне душу. Доктор похож на огромного плюшевого мишку с налитыми кровью глазами; его ярость вызывает во мне лишь сострадание.

– Мне жаль вас, доктор! И жаль себя. Я проделал долгий путь сквозь лабиринт извилистых коридоров – и, конечно, надеялся встретиться с Минотавром. Но вместо монстра откровенной реальности, который мог бы раз и навсегда покончить со всеми вопросами, я натолкнулся на Сфинкса, опутавшего меня по рукам и ногам бесконечной, бессмысленной демагогией и пустыми, никому не нужными тайнами и загадками. Вы отказываете мне в ответах… Это прискорбно. Что ж, делать нечего: спорить с вами я не намерен. Я ухожу.

– Вот и прекрасно. Еще раз повторяю: все ответы были даны. Но вы слепы и глухи; наверное, даже мертвы. Разум ваш – tabula rasa [12] Чистая доска (лат.). . Прощайте!

Как быстро успокоился доктор… Слова его звучат бесстрастно и отрешенно – они подобны зачитываемому мне приговору. Грустно оставлять его в таком состоянии, ибо сейчас он несчастен, как никто другой на всем белом свете. Остальное – лишь маска: холод, отчуждение, безучастность – этого в нем нет; это – наигранное, напускное. Есть лишь Великая скорбь да медленно вползающий в сердце ужас. Не знаю, почему я вижу все это; почему доктор подобен для меня бесхитростной, незатейливой рукописи, манускрипту, древние письмена коего не хранят в себе тайны. Я улавливаю каждый вздох, каждое движение его испуганного существа. Удивительно, но по мере выздоровления я все более обретаю силу – власть над каждым из них: Энлиллем, Йакиаком, а вскоре, наверное, и над Дунканом. Я будто ощущаю их чувства, желания, страхи; а понимать – то же самое, что управлять. Скоро я буду всесилен.

Ладно, довольно раздумий! Пора уходить.

– Простите меня, доктор! И сейчас я абсолютно серьезно. Ни тени иронии! Я не хотел вас обидеть. И очень надеюсь, что мы увидимся снова. До свидания, Энлилль!

Ржавый замок с трудом поддается. По комнате разносится пронзительный жестяной скрежет. Почему-то мне кажется, что он подобен железному привкусу собственной – или чужой – крови.

Дверь отперта. Я бы многое отдал, чтобы задержаться здесь хоть на секунду. Печаль доктора отныне всегда будет со мною… Однако выхода нет – я изгнан; время отправляться обратно.

– Постойте! – раздается за спиной спасительный голос. – Как ни печально, но вы – моя последняя надежда; а посему я уступлю и расскажу историю – самую важную историю всей моей жизни. Прошу вас, слушайте ее, не перебивая. Однако, прежде чем я начну, поймите: вы – лишь реминисценция, повторение прошлого; а значит – мой шанс исправить содеянное.

Радость и успокоение разливаются по изнуренному телу. Это победа: наконец-то я узнаю мотивы действий Энлилля.

– Доктор, я рад, что вы передумали! Обещаю – буду нем как рыба!

Энлилль кивает. Голос его звучит тихо и отстраненно, словно опасаясь собственной силы:

– Молодой человек, скажите, вы верите в идею бесконечного цикла – петли времени, замкнутого, порочного круга? Верите в то, что мы обречены раз за разом повторять содеянное, собственные роковые ошибки? Представьте: все, что было, – случится вновь позже; и хуже того – будет происходить бессчетное число раз. Вас это не пугает?

– Энлилль, где-то я уже слышал подобные речи… Наверное, от Ламассу. Ад – это бесконечное повторение. Нет, меня это не пугает – есть вещи куда более страшные. Тем более я не верю в подобную… хм… эзотерику. И не понимаю, как можете верить в нее вы – человек науки, доктор, творец!

– Спасибо! Приятно слышать, что хоть кто-то еще почитает меня за Творца… Но я верю – верю, ибо абсурдно. Credo quia absurdum [13] Верю, ибо абсурдно (лат.). . Знаете, каждый день я смотрю из окна – и не на вишневый сад, как вы давеча выразились, а на весь окружающий мир. И что же я вижу? Кромешный туман, пелену колкого ледяного дождя, подобно лезвию ниспадающего с темного небосклона; тускло просвечивающую сквозь тучи Луну багрянистого, кроваво-алого цвета; блеклое Солнце, сокрытое за облаками; вижу людей и их мелочные склоки, несчастья, обиды; вижу, как молния бьет в горизонт, и тот на мгновение озаряется светом… И все это – все! – шепчет мне, что окружающий мир вечен: он был всегда – и будет существовать бесконечно. Следовательно, когда-нибудь повторится и прошлое; все обстоятельства сойдутся в точности так, как было некогда прежде. Я много веков посвятил изучению древних трактатов – но нигде не нашел опровержения сей навязчивой мысли.