Олег Петрович-Белкин - Настоат

Ха-ха-ха! Поразительно! Малыш поет, что соловей – даже перестал запинаться; да и косноязычия его как не бывало. Прекрасная, сладкоголосая птичка… Главное – не вслушиваться в тот бред, что доносится из ее клюва!

Черт возьми, Йакиак, ты ведь ни Курфюрста, ни Деменцио Урсуса отродясь в своей жизни не видел – зато говоришь о них с таким придыханием! И не веришь, подумать только, не веришь – когда я, знающий их не понаслышке, рассказываю тебе о вероломстве, скотстве, ничтожестве, о потере ими всякого человеческого облика. Да, дорогой Малыш, ты не ошибся: Курфюрст и Деменцио Урсус – это не люди; но не потому, что они выше и благороднее граждан, – нет, напротив, они ниже, уродливее, подлее, безобразнее их. Разве можно назвать людьми тех, кто по сути своей – крысы, шакалы, помесь свиньи и барана? Место им – на вертеле над ярко горящим костром.

Курфюрст, Деменцио, обещаю: Карфаген вашей преступной власти будет разрушен. Carthago delenda est [20] Карфаген должен быть разрушен (лат.). .

Машинально перебирая бумаги и гусиные перья, Дункан благодушно и сладостно улыбается. Вздрогнув, словно опомнившись, и поняв, что пауза затянулась, он мельком бросает взгляд на Йакиака и возвращается к разговору:

– Дружище, мне очень интересен ход твоих мыслей. Но давай ближе к делу!

Малыш смущенно потирает крохотные, почти детские ручки.

– Простите, ваше высокоблагородие… Я заканчиваю. Только хотел добавить – одно, последнее, самое важное! Видите ли… Еретики, раскольники, иноверцы, множащиеся день ото дня, отважно и безрассудно кричат, что они якобы право имеют. Говорят о некоей переоценке ценностей: мол, нет среди нас тварей дрожащих. И вроде бы так, вроде все правильно… Да только забывают они, что по природе своей человек не свободен: мы не есть целое, мы – малая часть, толика, отражение божественной воли Курфюрста, коя живет не вне, но внутри нас. Тираноборцы – глупцы… либо наймиты… не понимают они, что во взглядах их нет ни смелости, ни ума, ни здравого смысла; в них – лишь подлость да вопиющий вызов тому, кого невозможно объять человеческой мыслью. Ведь если не Он, не Курфюрст, – то кто? Кто на его место? Разве есть реальные кандидаты? Он – это Город; без Него не существует Ландграфства… Гнусные укары отринули Курфюрстову Волю, возведя идол Мадания и нечестиво отпав от святого, целомудренного тела Отчизны. И что с ними сталось? Молох – вот их хозяин; свобода есть рабство, а любые мысли о ней греховны по сути!

Смех Дункана звонким эхом отражается от пыльных стен комнаты. Малыш, ха-ха-ха, что ты со мной делаешь! Какая детская, наивная непосредственность! Так мило… Будь ты щенком, почесал бы за ушком! Поднял мне настроение!

Но, как ни печально, пора c этим заканчивать – нет сил более слушать эту безумно смешную, но нелепую ахинею!

– Йакиак, дружище, остановись! Я вижу, сколь сильно ты предан святому, богоизбранному Ландграфству – ледяной пустыне, по которой бродит лихой человек. Но не путай любовь к Городу с любовью к его власти. Поверь, ни ничтожный Деменцио Урсус, ни тронувшийся умом Курфюрст не заслуживают благорасположения твоего чистого, добродетельного сердца. А потому давай прекратим бесплодные споры и вернемся к нашему «тяжелобольному» преступнику. Точнее, подозреваемому… Продолжай доклад, Йакиак, и не отвлекайся, пожалуйста, на абстрактные темы!

– Да, конечно, как вам будет угодно! – Маленькое лицо Йакиака с виноватыми зелеными глазками, робко прячущимися за толстыми стеклами очков, расплывается в мягкой, подобострастной улыбке. – Как я уже говорил… простите, как имел честь сообщить вам – личность подозреваемого пока не установлена. В этой связи есть предложение: давайте ради удобства называть его Настоа́том . Так мы издревле зовем всех, о ком не имеем ни понятия, ни представления… Мне кажется, имя подходит. Есть в нем нечто… близкое, подлинное, что ли… Идеально согласующееся с его внешним обликом. Настоат – это звучит гордо!

Неприятный холодок пробегает по спине Дункана. Двери плотно закрыты, сквозняка нет; старинные масляные лампы горят, как и прежде. Откуда тогда ветер?

– Необычное имя. Чуждое, непостижимое. От него веет чем-то… потусторонним и мрачным. Какой-то пустотой, льдом, предчувствием бедствий… Впрочем, к черту сентенции! Ты прав – довольно с нас суеверий. Будем звать Настоатом.

– Отлично. – Йакиак едва заметно кивает. – В таком случае позвольте отчитаться по поручениям: я встретил Настоата в Больнице – и выполнил оба ваши задания!

Дункан, меланхолично раскачиваясь в кресле и пытаясь понять причину обуявшего его беспокойства, задумчиво выводит на пергаменте странное, незнакомое слово: «Настоат, Настоат, Настоат». Встрепенувшись, он удивленно смотрит на Йакиака.

– Два поручения? О чем ты? Я просил проводить подозреваемого к его новому дому – и только!

В испуганном взгляде Йакиака читаются непонимание и тревога.

– Как же, ваше светлейшество! А второе задание, которое вы дали мне через самого Настоата? Показать ему дорогу в обитель Энлилля, провести сквозь лабиринты больничных покоев. Подозреваемый сказал, что вы будете на седьмом небе от счастья, коли я достойно справлюсь с приказом. И, честно говоря, это было непросто…

Позвольте рассказать! Мы были в пути не менее сотни часов; окрест нас то и дело витали больничные духи – не знаю, видели ли их Настоат или его проклятая собака, что не давала мне ни минуты покоя… Но я созерцал их ясно, будто в сиянии света; слышал их скорбь, боль и горестный плач. И все они: неупокоенные младенцы, прелюбодеи, чревоугодники, расточители и скупцы, одержимые гневом безумцы, еретики, язычники, убийцы и богохульники, обманщики и предатели – все взывали к собаке и Настоату, прося забрать их в покои Энлилля и оставить там навсегда – или, по крайней мере, даровать еще один шанс. Конечно, все это было иллюзией, порожденной усталостью и беспокойством; все мне привиделось – но картина сия была столь изумительна и чудесна, что… что…

Радостный, улыбающийся, погруженный в воспоминания Йакиак, внезапно заметив ярость в глазах Начальника следствия, в ужасе осекается:

– Простите… Сбился… Просто хотел сообщить, что второе поручение оказалось исключительно сложным… Но я его выполнил. С честью, с достоинством выполнил!

Темные, призрачные силуэты – тени в мерцающем свете керосиновых ламп – словно насмехаясь над Дунканом Клавареттом, неистово пляшут по его лицу и мундиру. Всемогущий Начальник следствия ногтями впивается в эфес собственной шпаги. Тяжелый вздох, еще один – и вот он уже на ногах; кресло с грохотом падает за его широкой спиной.

– Йакиак, черт тебя побери! Что ты несешь? – Рев Дункана слышен на весь замок. – Какие младенцы, чревоугодники, прелюбодеи, мать их всех за ногу? Какие еще больничные духи? Ты сам себя слышишь? Но главное… Главное… Сколько приказов ты от меня получил? Один? Два? Ты считать не умеешь? Ответь мне, ответь сию же секунду: кто твой начальник?