Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

Новый уполномоченный поймал себя на том, что стал чаще разговаривать с попугаем, а общение с Винтером, напротив, постарался свести до минимума.

Впрочем, в Ялте было достаточно людей, с которыми Кауфман охотно общался — например, хорошеньких девушек, и будь его воля, он бы вообще обошелся без общества режиссера, который своим энтузиазмом и кипучей энергией действовал ему на нервы.

В жизни Матвей Семенович больше всего любил порядок и цифры.

Дважды два всегда равнялось четыре, пятью пять — двадцать пять, а Борис Винтер казался стихией, презирающей таблицу умножения, и потому не внушал уполномоченному никакого доверия.

Что же до жены Винтера, то Тася ничем не походила на своего супруга.

Она была хрупкая, узкоплечая и вся какая-то поблекшая. Тонкие бесцветные губы сжаты в ниточку, русые волосы не доходят до плеч, платье и то — какая-то линялая тряпочка.

Чувствовалось, что молодая женщина махнула на себя рукой и что заботы не то что поглотили ее, а съели вчистую.

Кауфман знал, что в Ялту жена режиссера приехала вместе с шестилетней дочерью Марусей, которая, кажется, не очень крепкого здоровья.

«А все-таки лучше ей взять себя в руки, — подумал уполномоченный, глядя на свою собеседницу. — Когда в группе такие дамочки, как наши актрисы, да и не только актрисы…»

Впрочем, додумывать он не стал — все и так было ясно без слов.

— Утопленник, — сказал Матвей Семенович, когда Тася спросила у него, что именно он хотел ей сообщить. — Всплыл, когда наши снимали на набережной. Ну само собой, неприятно. Вытащили его, потом явился начальник местного угрозыска — Парамонов, кажется, его зовут. Кто, говорит, такой, почему утонул. Мы-то тут при чем, откуда нам знать? А он снимать запретил — погодите, говорит, до выяснения обстоятельств. Кто-то утонул, а мы должны страдать. Опять вот из графика выбились…

— Я поговорю с Ниной Фердинандовной, — решилась Тася. — Местные власти не имеют права чинить нам препятствий.

— Да, — с нажимом промолвил Кауфман. — Конечно, Татьяна Андреевна, поговорите. Поговорите! Им-то ничего, а у нас сметы, суточные, расходы…

«Он знает, — подумала Тася, скользнув взглядом по лицу собеседника. — Знает, что вовсе не Боря жаловался наркомше на Зарецкого. Это я пошла к ней и так настроила против уполномоченного Нину Фердинандовну, что его мало того, что отозвали, но еще и вышвырнули со службы. Боря для таких вещей слишком горд, а я… Что ж, если надо, я и не на такое пойду».

— Вы уже звонили ей? — спросила Тася.

Кауфман вздохнул.

— Пытался. Но линия испортилась.

— Я сейчас заберу Марусю с процедур, — решилась Тася. — А вы пришлите к гостинице машину с Кешей. Съезжу к Нине Фердинандовне, объясню ситуацию…

Матвей Семенович деликатно кашлянул.

— Она может быть не в настроении сейчас, — заметил он. — Помните, вчера, когда она приезжала в Ялту, какой-то хулиган со шрамом ее обругал…

Гриневская жила за городом, в особняке, который до сих пор упорно величали «Баронской дачей», потому что до революции он принадлежал барону Розену. Особняк тоже был задействован в фильме — он, так сказать, исполнял роль виллы одного из героев.

— Я все же поговорю с ней, — решительно объявила Тася, вздергивая свой остренький подбородок.

Когда минут через сорок Борис Винтер вернулся в гостиницу «Россия», где жило большинство членов съемочной группы, он узнал, что жена только что уехала вместе с дочерью за город, договариваться с Ниной Фердинандовной.

Итак, если миссия Таси увенчается успехом (а в этом Борис почему-то не сомневался), завтра же они смогут возобновить съемки. Ему бы радоваться, а он отчего-то не ощущал ничего, кроме вялого раздражения.

Жара и вдобавок стычка с Парамоновым, который отчего-то забрал себе в голову, что если труп найден во время съемок, то это неспроста, доконали режиссера.

Он распахнул окно, содрал пристежной воротничок и рухнул в кресло, которое издало протестующий скрежет.

Бориса нельзя было назвать толстяком, но он был крупный мужчина и, как всякий бывший боксер, состоял из сплошных мышц. Предками его являлись англичане, перебравшиеся в Россию в позапрошлом веке, и некоторые уверяли, что в лице режиссера и впрямь проглядывает нечто британское. Обычно оно казалось замкнутым и, пожалуй, упрямым, но когда Борис немного расслаблялся, с ним происходила поразительная перемена: он превращался в самого обаятельного, самого сердечного человека на свете с великолепной открытой улыбкой. Друзья обожали его, а женщины…

В дверь кто-то коротко, но решительно постучал.

— Миша, заходи, открыто! — крикнул Борис, безошибочно опознав по стуку стоявшего в коридоре.

Дверь с легким скрипом отворилась. На пороге стоял остролицый блондин лет тридцати пяти с умными серыми глазами. Это был Михаил Мельников, сценарист и по совместительству — глава всех злодеев в фильме Винтера.

— Что это у тебя? — спросил Борис, разглядев в руке гостя бутылку.

— Вино из баронских подвалов, — ответил Михаил. — Из коллекции самого Розена.

— Пф! — фыркнул Винтер. — Тебя надули.

— Ты на этикетку посмотри. — Сценарист закрыл дверь, подошел к Борису и протянул ему бутылку.

Режиссер стал придирчиво изучать надписи, морща лоб.

— Где ты ее купил? — наконец спросил он.

— В старом городе, у одного грека.

— Точно подделка, — пробормотал Борис; но в его голосе уже не было прежней убежденности. — Откроем?

— Давай.

— А за что пьем? — спохватился режиссер, ища штопор.

— Да за что хочешь.

Хотя Винтер был сильным мужчиной, пробку удалось извлечь не без труда.

Из бутылки на находящихся в комнате пахнуло сложным ароматом, в котором словно спрессовались все весны и зимы, во время которых драгоценный напиток дремал в подвале, и Михаил аж зажмурился от удовольствия.

— А ты говоришь — подделка…

— Надо Эдмунда пригласить, — спохватился Борис.

— Не надо, — мотнул головой сценарист.

— Почему?

— Он с дамой.

— Опять?

— Всегда, — усмехнулся Михаил. Оператор был известным сердцеедом, но ни одна из пассий у него надолго не задерживалась. — Ты что ищешь?

— Бокалов нет, — сказал Винтер убитым голосом, переворошив всю находящуюся поблизости посуду и едва не разбив сифон.

— Да? Ну будем пить по-пролетарски, из стаканов…

Чокнулись и выпили по-пролетарски.

Дивное вино заструилось по языку, проследовало своим путем в желудок, и Борис невольно подумал — как хорошо, что Таси с ними нет, она бы непременно сказала что-нибудь неодобрительное, что напрочь бы испортило момент. И вообще, не так уж плохо, что сегодня съемки закончились пораньше…

— За нашу фильму, — предложил он запоздалый тост.

— За нашу фильму, — кивнул Михаил.