Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

— Иначе мне прохода давать не будут…

Лёка искренне удивилась, но виду не подала.

По правде говоря, Вася не казался ей каким-то особенным — с работой или без нее, однако девушке было приятно находиться в его обществе. Он считал стенографию чепухой, и Лёка совершенно искренне с ним соглашалась.

Несколько раз он пристраивал ее в статистки на съемках, а затем как-то само собой вышло, что она получила маленькую роль, и режиссер, отсмотрев материал, заметил, что эта хрупкая сероглазая брюнетка с изящной шеей хорошо выходит на экране.

— Тебе бы поучиться актерскому мастерству, — авторитетно заявил Вася Лёке. — Хорошее же дело. В крайнем случае устроишься в какой-нибудь театр рабочей молодежи…

И Лёка пошла учиться.

Не то чтобы ее привлекала мысль стать актрисой — просто это было в любом случае интереснее, чем запоминать крючки, обозначающие разные буквы и слова.

— Возгордишься, небось? — скептически хмыкнула бабушка, узнав о планах внучки. — Ты бы лучше в загсе с ним повенчалась, с Васькой-то твоим. Не ровен час, уведут.

Та эпоха была щедра и на более причудливые выражения, чем «венчаться в загсе», и вовсе не форма, в которую бабушка облекла свои мысли, задела девушку. Она и сама считала, что раз у них с Васей все по-настоящему, надо расписываться. Но Харитонов, едва уловил намек на узаконение отношений, как-то скуксился и стал бубнить, что формальности — вздор, что брак вообще буржуазный предрассудок и что окружающих не касается его личная жизнь, равно как и жизнь Лёки.

…Тогда, конечно, она согласилась, чтобы не спорить, но про себя все-таки немножко обиделась.

К тому же несовершенство тогдашних методов контрацепции оставляло достаточно простора для женских страхов. Лёка боялась, что забеременеет, боялась, что придется делать аборт, боялась, что Вася ее бросит, если что-то случится, а он был беспечен, шел на поводу своих желаний и не замечал — или делал вид, что не замечает — ее тревог.

Он щедро делился с ней сплетнями о том, что творится на кинофабрике, и она вполуха слушала его восторженные вопли, что какой-то Винтер замутил грандиозную фильму и добился безусловной поддержки от какой-то актриски, которая ухитрилась женить на себе старого и глупого наркома Гриневского.

— Мы будем снимать в Ялте! Три, нет, кажется, даже четыре месяца… Надо будет выбить для тебя какую-нибудь роль! Поедем вместе, отдохнем…

Он суетился, таскал с собой Лёку на кинопробы и встречи с Винтером, и в какой-то момент казалось, что все сорвалось, потому что на роль решили взять Инну Белькевич, хорошенькую, кудрявую и томную.

Инна была куда более опытной актрисой — семь ролей, восьмая в фильме, который готовился к выходу. Но тут вдруг что-то забуксовало, и в последний момент все-таки утвердили Лёку.

— Это все Тася, жена Винтера, — объяснил Харитонов. — Инна только что с очередным хахалем рассталась, и Тася боится, что она переключится на ее мужа. А Борис сейчас идет в гору, в такой ситуации мужья меняют жен, как перчатки…

Борис Винтер вовсе не производил на Лёку впечатления человека, который способен менять жен, как перчатки, но девушка, как всегда, промолчала.

В конце концов, главное то, что у нее будет небольшая, но важная роль в фильме, о которой уже сейчас все говорят. Конечно, придется много работать — Лёка уже поняла, что съемки кажутся легкими только тому, кто ни разу не имел с ними дела. А в свободное время она будет отдыхать, купаться и вообще наслаждаться жизнью.

Но никакого наслаждения жизнью не получилось, потому что в вагоне она столкнулась с Андреем Ереминым, который ехал на съемки этим же поездом, и сердце у нее екнуло — или подпрыгнуло в груди — или сотворило какой-то странный кульбит, подробности которого так охотно описывают мастера любовных романов.

Коротко говоря, Лёка увидела актера — и пропала.

— Напомните, пожалуйста, я буду кидать вас в воду или просто застрелю? — поинтересовался Андрей с невинным видом.

У него были темно-русые волосы, правильные черты лица, высокий лоб и зеленоватые глаза, которые в тени казались особенно яркими.

Если присмотреться, то можно было заметить, что они довольно близко посажены, и актер, зная это, предпочитал, чтобы его снимали не в фас, а в других ракурсах. Особенно хорошо он получался в профиль, за что и получил от коллег довольно обидную кличку.

Лёка залепетала, что она не помнит… кажется, ее героиню застрелят… а может быть, и нет… Она чувствовала себя ужасно, ей казалось, что она глупо выглядит и несет вздор. Она не сомневалась, что произвела на Еремина самое невыгодное впечатление, и готова была расплакаться.

— Можно подумать, вы не знаете Бориса Ивановича, — заметил подошедший Вася, — он до последнего будет все переделывать и придумывать на площадке новые эпизоды…

И начался неизбежный киношный разговор с перемыванием косточек всем отсутствующим, лестью в глаза присутствующим и прочими сопутствующими прелестями.

У себя в купе Лёка как следует все обдумала и решила, что она ничуть не влюблена в Еремина, что ей показалось, что на самом деле она любит Васю, тем более что совсем недавно он намекал на то, что после окончания съемок можно будет и расписаться.

Но стоило ей снова увидеть Андрея, его зеленоватые спокойные глаза, в которых, однако, трепетало что-то этакое, и она не находила себе места.

Все осложнялось тем, что у Еремина была невеста, которая ехала вместе с ним на съемки. Ее звали Нюра Звонарева, она была сдобная, круглолицая, укладывала косы вокруг головы и то и дело со счастливым видом висла на рукаве своего жениха.

Лёка ненавидела ее до того, что темнело в глазах.

Хотя Нюра происходила из семьи фотографа, она смахивала на неотесанную крестьянку — и голос, и смех, и манеры у нее были соответствующие.

Возможно, что она пошла в мамашу, величавую Пелагею Ферапонтовну, которая тоже сопровождала киногруппу на юг. Та была здоровая, плечистая, широколицая и производила впечатление хваткой бабы, которой палец в рот не клади. И глазки-буравчики, которые любого видят насквозь.

— А дочка-то у режиссера хворенькая, ить! Как бы не померла…

Лёка жалела бледную, тоненькую, апатичную Марусю, и от слов Ферапонтовны ей становилось тошно.

«И как он может связывать себя с этими… с этими людьми?» — с отвращением думала девушка, косясь на невозмутимый профиль Андрея.

Ее мучило, что она не умеет бороться, не умеет отстаивать свое, а только и может, что плыть по течению. Сколько вокруг твердили, что женщина должна быть самостоятельной и брать на себя ответственность, а у нее не хватало духу объясниться в любви человеку, который ей нравился.

«И потом, что это изменит? — думала она, страдальчески морщась. — Ему будет неловко, мне будет неловко… У него своя жизнь, невеста, у меня… у меня Вася… Андрей старше, ему двадцать семь, он известный актер… Конечно, он привык, что за ним бегают глупые девочки… Нет, не надо ничего ему говорить. Все равно ничего не выйдет, кроме унижения…»