Светозар Чернов - Новый цирк, или Динамит из Нью-Йорка

— Ой, — икнул Гурин, заметив жавшуюся в темном подъезде знакомую фигуру. — Это же Фанни! Фанечка! Фанечка! Спаси! Кажется, меня хотят утопить!

Фанни Березовская искала Артемия Ивановича по всей Женеве с тех пор, как он покинул кафе, рассорившись с эмигрантами. Она побывала и у него на квартире, обошла все брассьеры, уже собиравшиеся закрываться, опросила швейцаров гостиниц на набережной, но нигде человека, походившего на Гурина, не видали. Она сходила к вокзалу в «Альпийскую» гостиницу и в «Вокзальную», и даже решилась, терзаемая стыдом и смущением, посетить известное заведение мадам Саркози на улице Винкельрида, но и там ее постигла неудача: публичные дома в Женеве, как и другие заведения, по ночам не работали, и все проститутки во главе с мадам спали. Фанни как раз вышла на улицу, когда дождь полил еще пуще, и она не стала открывать зонтик из-за сильного ветра, решив переждать в подъезде. Она никак не могла даже предположить, что встретит у заведения мадам Саркози Артемия Ивановича не веселым и пьяным, а в таком страшном виде, почти бесчувственного, с окровавленным лицом и в обществе двух громил, одного из которых она сразу узнала — мусье Кун недавно поселился рядом с народовольческой типографией и даже заигрывал с ней однажды на улице. То, что эти люди были опасны и жестоки, стало ясно ей при одном взгляде на лицо Гурина. Быть может, если бы благородный Лёв Посудкин был рядом, она сразу бы бросилась на помощь, но одной ей, вооруженной лишь зонтиком и длинными ногтями, не справиться с двумя здоровыми мужчинами. А пока она будет бегать за полицейским, которого как всегда, в нужный момент днем с огнем не сыскать, Артемия Ивановича утащат в тайный шпионский притон, а она опять будет бегать по улицам вместе с полицейским и оправдываться, что не видела, куда Гурина уволокли. Поэтому Фанни решила не привлекать внимание громил, а молча укрыться в темноте и проследить, куда они направятся.

Не получив ожидаемой помощи, Артемий Иванович сник. Он уверовал в свою неизбежную смерть в водах Роны и стал перебирать в памяти главные события своей жизни, совсем перестав перебирать ногами. Носильщики крякнули и запыхтели, а гнилые подмышками у пиджака Артемия Ивановича треснули, выпустив наружу подкладку. Бинт сунул ему кулаком в бок, надеясь стимулировать движение ногами. Но если даже главнейшие события перебирались перед затуманенным внутренним взором плохо — вспомнилось первое любовное признание, сделанное им между выгребной ямой и покойницкой Петергофской полицейской части, и дядя Поросятьев, убегающий по росистому утреннему лугу от соседского быка — то что уж говорить о ногах. Так приятно было вспоминать о прекрасных мгновениях прошлого, когда не еще болел разбитый лоб, а неизвестно куда девшийся с головы котелок был еще совсем новым. Куплен он был в Париже, в магазине Жибу на рю Вивьен, когда Артемий Иванович приступил к первой своей большой работе в области живописи — портрету восшедшего на престол государя императора. Гурин писал его с себя, глядя в зеркало. Он работал самозабвенно, забыв про сон и еду, пока наконец не явил свету раму с ликом Александра III, больше похожего на розовую жабу в мундире с застежкой на левую сторону на бабий манер и с какими-то невиданными орденами. Портрет это был доставлен через Зографо в Россию и вручен императору от имени «Святой Дружины», заставив государя прервать аудиенцию и удалиться из приемной, содрогаясь от смеха. Артемию Ивановичу передавали, что император держит этот портрет в своем рабочем кабинете на стене у стола, прикрытым шелковой занавесью и раскрывает его только в присутствии доверенных лиц. Вдохновленный успехом, Гурин написал еще один портрет, опять специально для «Святой Дружины», портрет государыни императрицы Марии Федоровны. Но ее он тоже писал, глядя на себя в зеркало, поэтому следующая розовая жаба оказалась в его творчестве последней и привела к разгону «Святой Дружины».

Кулак Бинта вернул Артемия Ивановича из сладостных воспоминаний к мокрой действительности. Француз и брат-славянин были еще полны сил, а до Роны было два шага, так что очень скоро на Гурина дохнуло речной свежестью, и он обнаружил, что его тащат по мосту на средину реки. В этом месте посреди Роны было два острова: один маленький, безымянный, едва видневшийся из-под воды, а другой побольше, носивший гордое имя философа Руссо и обсаженный высоченными тополями. Мост Берже, по которому волокли Гурина, шел как раз через безымянный островок, где ломал свое направление и под углом шел дальше на противоположный берег. С самого этого коленца на остров Руссо был перекинут узкий висячий мостик, на который и попытались затянуть Артемия Ивановича.

— Пустите! — заверещал он на всю ночную Женеву. — Скотины! Я не хочу умирать! Я на вас Государю пожалуюсь!

И тут же получил поддых. Тут Гурин перепугался не на шутку. Он боднул Бинта головой в живот. Что-то крякнуло — то ли ребра Бинта, то ли перила, основательно прогнившие от рачительного бережения отцов города Женевы. Фанни Березовская, кравшаяся до самого моста Берже и даже рискнувшая пойти с него по мостику, ведшему на остров Руссо, криком обнаружила свое присутствие.

— Не трожьте его! Полиция! — Как фурия она налетела на громил и принялась лупить их зонтиком. — На помощь! Полиция! Убивают!

Опешивший от неожиданности Бинт обернулся и тут же получил зонтиком в глаз. Взвыв от боли, француз вырвал у Фанни зонтик, сломал его об колено, за что немедленно поплатился: Березовская вонзила ему в холеные щеки острые ногти. Разъяренный Бинт сгреб ее в охапку и, словно Стенька Разин на стрежне, метнул в темную Рону.

Фанни протяжно завыла и ушла с головой в ледяную бездну. Бездна у острова была мелкая, всего по пояс, но от потрясения и пережитого во время падения страха Фанни совершенно потерялась. Пока она отфыркивалась и закрывала ладонями лицо от стекавшей с волос воды, течение властно ухватило ее турнюр и поволокло на стремнину. Фанни поздно начала сопротивляться, ноги уже беспомощно скользили по гальке. Этот турнюр был ее гордостью, она шила его сама долгими вечерами, когда они вместе с Артемием Ивановичем, уединившись у нее в комнате, предавались в тайне от товарищей по эмиграции буржуазным утехам: пили вино или даже шампанское, а затем рассматривали модные парижские журналы: «Modes novelles des Paris», который она выписывала на свое имя, или «La Mode Iullstrée», присылавшийся хозяйке квартиры. Она набила его не соломой и конским волосом, а, по совету Гурина, винными пробками, чтобы обезопасить себя в случае пароходокрушения во время поездки в Шильонский замок.

Теперь проклятый турнюр взял власть над своей хозяйкой, заставляя ее следовать за ним, словно насаженная на крючок наживка за поплавком. Фанни плыла филеями кверху, судорожно высовывая голову на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Единственное ее спасение теперь состояло в том, чтобы одолеть строптивый пробковый зад и доплыть до одного из двух портомойных плотов, темневших у правого берега. Отчаянно загребая воду руками — ноги, словно саваном, были опутаны мокрыми юбками, — Фанни устремилась к плотам, но ее стремления никак не отражались на результатах — плоты, кажется, проносило мимо. Хватив воздуха, она судорожно стала передергивать юбки вместе с турнюром на живот, что ей в конце концов удалось.