Рубен Маркарьян - Ключевая фраза [litres]

Артем улыбнулся.

– Вы ведь Анатолий Федорович Кони, – беззаботно заметил он. – Очень-очень реалистично. Как настоящий. Скажите, вас в Сенат уже выбрали? Или все практикуете?

Кони ошарашенно посмотрел на Артема и перевел взгляд на доктора.

– Сергей Аркадьевич, любезный, вы узнаете своего друга, я так понял? – доктор внимательно всматривался в лицо Артема. – Вы понимаете, какой сейчас год? Помните?

– Конечно помню, – Артем улыбнулся еще шире. – Какой-то год от Рождества Христова точно. Вероятно, начало ХХ века, судя по вашей одежде и возрасту, Анатолий Федорович.

– Ваше имя помните? – спросил доктор. – Скажите нам, кто вы.

– Мое имя Сергей Аркадьевич, раз уж вы меня так называли. Хотя имя Артем Валерьевич мне бы подошло больше.

Кони ослабил ворот давившей шею сорочки.

– Доктор, я не совсем понимаю, что происходит, – голос Кони был неподдельно взволнован. – Как-то странно… Сергей Аркадьевич, дорогой, вы помните, что произошло?

– По вашей версии я объелся устриц и выпил ведро водки, если я правильно понимаю. А так как устрицы в Москве не водятся, скорее всего, их привезли из Франции, а это не ближний свет. Самолетов в вашем времени еще нет, поэтому свежайшими устрицы быть не могут. Ну, или как их у вас возят из Бретони? На паровозе, в вагоне со льдом?

– Почему в Москву? – удивленно спросил Кони. – Что вы говорите? «Самолет» – это вы о чем, Сергей Аркадьевич?

– Ах, ну да… Мы же не в Москве, мы в Питере? Вы же там живете? Точнее, жили. И Сенат – это же в Питере, не в Москве. Так вас уже избрали? Вы же вроде даже почетный сенатор?

– Боже правый, что происходит? – Кони был обеспокоен не на шутку.

– Сергей Аркадьевич, успокойтесь, – доктор задумчиво подпер щеку ладонью правой руки, оперши ее локоть на согнутую на животе левую руку. – Скажите нам, как ваша фамилия и сколько вам лет?

Артем хохотнул.

– Да, фамилию и возраст мои вы не называли, мне будет трудно угадать. Это как в игре, когда на лоб клеят карты с именами, а ты должен по наводящим вопросам угадать, кто ты. Ладно… Итак, кто я? Я… Так… Я же коллега ваш, да, Анатолий Федорович? Но я не сенатор. Зовут меня Сергей Аркадьевич, я ваш друг – и значит, я, скорее всего, Андреевский, другого мне в голову не приходит.

Видя одобрительный кивок Кони, Артем продолжил.

– А лет мне… Дайте вспомнить… Андреевский ненамного моложе Кони, значит, мне ну столько, сколько и вам, минус сколько-то там… Вам сейчас где-то за шестьдесят с хвостом, значит, мне около шестидесяти и я дряблый старик, но я…

Артем довольно ухмыльнулся и торжествующе поднял указательный палец правой руки вверх, намереваясь обнажить свой еще далеко не дряблый бицепс, сохранившийся благодаря регулярному посещению фитнес-клуба.

Артем посмотрел на свою руку – и холодный пот снова выступил у него на лбу. Дряблая пигментная кожа шестидесятилетнего старика; больничная сорочка скрывала руку выше кисти, но Артем вдруг ощутил, что бицепса сорокапятилетнего мужчины под ней он не увидит. Он пощупал левой рукой то, что должно было составлять мышечную массу правой руки, но знакомой упругости не ощутил.

«Та-а-ак… – подумал Артем. – Все-таки не розыгрыш. Бред. Я свихнулся. Я в психушке и разговариваю с врачами, изображая из себя известного юриста Андреевского, приняв какого-нибудь санитара за сенатора Кони… Сенатор-санитар… Черт… Когда же я свихнуться-то успел? С чего? Скорая, МРТ, УЗИ… Разряд… Да, наверняка клиническая смерть. А может быть, кома?»

– Голубчик, не волнуйтесь. Вот примите порошочек. Это вас успокоит. Лучше бы вам поспать. Поспите, а потом мы с вами еще поговорим. Вы поправитесь, сейчас вам главное отдохнуть. Пойдемте, Анатолий Федорович, пусть Сергей Аркадьевич поспит. Мы придем позже.

Кони и доктор вышли.

Артем покосился на оставленный у кровати стакан с водой и порошок.

За окном начал бить колокол Исаакиевского собора. Каждые пять секунд, всего 12 ударов…

Сквозь сон или бред Артем снова различил голоса Анатолия Кони и доктора Гейденрейха.

– Устрицы – откуда вообще пошла у нас мода на эту странную еду, толк в которой под силу понимать, видимо, лишь французам? Когда в России рыба сама прыгает в лодку, а урожаем хлеба можно накормить полмира, нет нужды делать из несъедобного блюда съедобное. Вот англичане собирают по три урожая картофеля в год. Вы видели их картофель, голубчик? Клубни размером с голову ребенка. А мясо? Этот ростбиф, который они выставляют на стол? Я про нашу российскую традицию есть до отвала вообще умолчу. А устрицы эти… Вот и проблемы. Кушали бы пельмени! Не любим мы наше отечественное, преклоняемся перед просвещенной Европой. А в чем ее просвещение, скажите на милость? И с каким рвением наша интеллигенция туда едет! Что они там ищут?

– Вероятно, славы и почестей. Если здесь не получилось чего-то добиться, то дорога известна – либо в Сибирь, либо в Европу, – Кони улыбнулся. – Насчет Сибири я шучу, как вы понимаете.

– А почему не получилось? Неужели всякий, кто не может добиться почестей на Родине, думает, что кому-то нужен у них там? Да там у них своих полно таких малахольных. Единственный шанс там добиться известности – критиковать все русское. Это там любят.

– Парадокс заключается в том, милый доктор, что успешные люди тоже стараются уехать в Европу, хотя понимают, что там они точно никому не нужны. Здесь они собирают полные залы в театрах, полные аудитории в университетах, да что там говорить – даже полные приемные в своих клиниках. Пациенты давятся в очередях, чтобы попасть к известному доктору. А там что? Известный русский врач – смешно звучит в Париже. Или еще смешнее – именитый юрист. Кому он там нужен?

Кони сидел на хлипком больничном стуле подле кровати Артема и смотрел на доктора снизу вверх. Доктор Гейденрейх прохаживался взад-вперед, заложив руки за спиной, отчего его сутулость становилась еще более заметна.

– Вот вы наверняка знали такого Александра Львовича Неваховича, брата того известного карикатуриста, служившего у нас в театральной дирекции, где я был театральным врачом?

– Да, толстый такой, всегда и неизменно одетый во фрак. Я знал его как чрезвычайного гастронома и знатока кулинарного искусства. Его брат-карикатурист в «Ералаше» его и прославил: вечно изображал его там и описывал его оригинальность. Я помню одну историю в этом сборнике, когда Невахович был изображен говорящим с маленьким сыном по поводу лотереи-аллегри, которая была в то время очень модна.

– Да, он пользовался особенным расположением министра двора графа Адлерберга, и когда тот со смертью Николая Первого оставил свой пост, Невахович уехал за границу. Я его встретил как-то в 1869-м в вагоне железной дороги из Парижа в Версаль. Спрашиваю: голубчик, что ж вы Россию-то покинули? На кого? Когда вернетесь в Петербург? Знаете, что мне отвечает?