Иван Любенко - Слепень

В комнате повисла неловкая тишина. Спокойная и рассудительная речь Степновича обескуражила ротмистра. Он достал папиросу, чиркнул карманной зажигательницей и закурил папиросу.

Ардашев, казалось, совсем не слушал монолог Степновича. Он внимательно разглядывал копировальную машину с помощью керосиновой лампы. Вдруг довольно улыбнулся и сказал:

– На шапирографе видно, что последняя копия снималась с письма горничной Наумовой, где она жаловалась на отставного полковника Первухина. Значит, где-то эта копия лежит. Вероятно, господин Степнович собирал досье на своих будущих жертв, и когда их вина в преступлениях, по его мнению, была доказана, закрывал дело и выносил приговор. Необходимо найти эти материалы, кои и будут прямыми уликами.

– Вы правы, – с облегчением выговорил Фаворский и выпустил в потолок струю сизого дыма. – Без постановления следователя о производстве обыска в домовладении господина Степновича мы не обойдёмся. Но до прибытия следователя в качестве неотложной меры я имею право произвести осмотр данного кабинета, в том числе письменного стола и шкафа.

– Хорошо бы привлечь полицейского фотографа, чтобы снять следы копирования на этой штуковине. Прямая улика. И ещё один важный момент: весьма вероятно, что среди домашних цветов этого господина вы найдёте и болиголов пятнистый, ядом которого и была смазана сырная кнопка, установленная в кресле судьи Приёмышева.

– Вы правы. Я скажу об этом Поляничко.

– Думаю, Владимир Карлович, моя миссия на этом закончена. Теперь все козыри в руках у судебного следователя и агентов сыскного отделения.

Позвольте откланяться.

– Не смею задерживать, Клим Пантелеевич. Исключительно вам благодарен.

– Честь имею.

1 февраля, воскресенье.

Камин в кабинете Ардашева жил своей обычной жизнью: стрелял, шипел, ругался на полусырые дрова и от злости, иногда пускал струйку дыма не в трубу, а в комнату. Это обстоятельство никак не беспокоило ни хозяина дома, ни его старого друга доктора Нижегородцева, проигрывающего уже вторую партию в шахматы.

– Вижу, опять придётся сдаться, – с едва заметной обидой, вымолвил врач.

– Пара-тройка ходов у вас ещё есть, но это лишь оттянет неминуемый мат от моего ферзя. Вы сами себя поставили в трудное положение, уверовав в свою непогрешимость, после того, как совершенно безнаказанно съели две моих пешки.

– А разве плохо верить в победу?

– Я имел в виду самоуверенность, то есть безусловную веру в свою победу, правоту, непогрешимость и, если хотите, безнаказанность. От этого все беды. – Ардашев потянулся к графину с коньяком. – Ещё по рюмочке?

– С удовольствием. Что ж, сдаю партию. Выпьем за вашу победу.

– Нет, Николай Петрович, лучше за вашу следующую!

– Согласен.

– Горький шоколад с миндалём замечательно гармонирует с мартелем, не находите? – осведомился присяжный поверенный.

– Откровенно говоря, ваш мартель настолько стар и ароматен, что к нему подходит даже воздух.

– Рад, что вам у меня нравится.

– А позволите вопрос?

– Конечно.

– История преступлений Степновича, или Слепня, подробно описана местными газетчиками. От обывателя не утаили обнаружение в его доме около десятка досье потенциальных жертв, выращивание в горшках ядовитых растений, семена которых он выписывал даже из-за границы, наличие обуви с отпечатками подошвы соответствующей слепку следа, оставленного на крыше дома старшего советника Губернского Правления Бояркина, соответствие печатного шрифта в письмах его жертв оттискам букв печатной машинки, стоящей в его кабинете, подтвердился так же факт отравления письмоводителя Орешкина подсолнечным маслом, изготовленным из отравленных мышьяком семечек, да и приказчик на мельнице опознал в Степновиче человека, сдавшего два мешка семечек на масло. Улик хватает с лихвой на долгую каторгу. Но мне непонятно, когда именно у вас впервые появилось подозрение, что Слепень – помощник почтмейстера и одновременно тайный государственный цензор?

– Я отвечу на ваш вопрос, но давайте сразу договоримся, что не будем обсуждать целесообразность цензуры в нашем государстве. Совершенно уверен, что после окончания предварительного следствия, суд над Степновичем будет проходить в закрытом режиме, поскольку подсудимый имеет прямое отношение к государственной тайне. Не стоит будоражить общество сведениями о том, что на почте в губернском городе имелся, так называемый, «чёрный кабинет» для вскрытия и перлюстрации корреспонденции. Государство, как вы понимаете, вынуждено прибегать к подобным действиям после беспорядков пятого года. Надеюсь, вы заметили, что никто из газетчиков не обмолвился, чем, на самом деле, занимался Степнович. И это, как вы понимаете, неспроста.

– Пожалуй, я с вами соглашусь.

– Вот и прекрасно. Первым поводом для подозрения, что преступником является служащий почты, явилось фиаско сыскных агентов по поимке Слепня во время получения писем до востребования, отосланных полицейскими якобы от имени «жертв». Слепень письма не получал, но знал, о том, что они поддельные. Более того, он ухитрился отправить на адреса приговорённых к смерти лиц, посылки с разного рода предметами, имеющими отношение к способу убийств каждого из них. По всему выходило, что посылки отправлялись из городского почтамта. Так получилось, что я знаком с методами тайного вскрытия писем и могу заметить эти признаки. С некоторых пор, получая письма из Франции от моего партнёра в шахматной игре по переписке, я обратил внимание на то, что клапаны синего международного конверта, если их рассматривать на свет, иногда имеют желтоватый оттенок. Это случается, если конверт вскрывался при помощи горячего пара. Позже, находясь в кабинете Степновича, я убедился в правильности моих догадок – на примусе стоял специальный чайник с широким, обращенным вверх носиком, позволяющим направлять струю пара перпендикулярно клапану конверта. Есть и другие способы извлечения письма из конверта, например, при помощи костяной палочки, расщеплённой с одного конца. Точно такая штуковина имелась и у него. Другие специалисты предпочитают использовать стальную спицу, на которую накручивается лист бумаги и вытаскивается через верхний уголок клапана и потом так же аккуратно вставляется на место. Должен признаться, что ваш покорный слуга обладает самым простым способом ознакомления с текстом письма без использования спицы, костяной палочки или пара. Рассматривая запечатанный конверт при свете сильной лампы и лупы, и переворачивая его, я достаточно легко прочту содержание даже, если лист свёрнут вчетверо. Поверьте, в этом нет ничего сложного, после ежедневных месячных тренировок. Итак, из первых двух моих предположений родилось третье: почта – хранилище секретов, склад душевных переживаний. Ведь люди охотнее доверяют бумаге, чем священнику. Излить душу чистому листу легче, чем каяться в церкви. Бумага нема, её можно сжечь или порвать, а с человеческим ухом этого не сделаешь. Многие, испытывая гнев, неуверенность или страх пишут близким или совсем малознакомым адресатам. Процесс написания иногда важнее получения ответа. Для большинства главное – излить душу. Такова альфа и омега человеческой натуры.