Борис Сударушкин - Секрет опричника; Преступление в слободе

Однако Окладин был другого мнения:

– Воссоздать историческое событие так, как оно произошло в действительности, может только ученый.

– А разве писатель не может выдвинуть версию, которая окажется верной?

Я промолчал, внимательно следя за ходом спора, а Ольга горячо поддержала краеведа.

Окладину пришлось отбиваться сразу от двух оппонентов:

– Гипотезы выдвигает ученый, а писатель делает только догадки, предположения. Согласитесь – это большая разница.

– В научной фантастике писатели выдвигают гипотезы, к которым позднее приходят ученые. Взять хотя бы Жюля Верна, который предугадал многие научные открытия. Разве не так? – все больше горячился краевед.

– У меня свое отношение к фантастике – я ее не читаю, – признался Окладин.

– Это не делает тебе чести, – напустилась на него Ольга. – Как историк, ты должен интересоваться всеми проявлениями человеческого разума, в том числе и фантастикой, которая обращалась и к социальному прогнозированию. Вспомни Томаса Мора, Кампанеллу, других утопистов.

– Увы, их прогнозы не оправдались: утопия так и не стала наукой, способной изменить общество к лучшему.

– А может, общество еще не созрело до понимания этой науки? – проронил краевед.

Окладин посмотрел на него с любопытством, но тут же вернулся к обвинению, высказанному Ольгой:

– Может, это серьезный недостаток, что я не интересуюсь научной фантастикой. В конце концов, нельзя объять необъятное. Но зато я немало прочитал и прорецензировал исторических романов, что позволило мне сделать определенные выводы. Там, где писатель точно следует за мнением ученого, использует документы и проверенные факты, книга читается и с пользой, и с интересом. Когда же автор кидается в отсебятину, обязательно появляется и фактическая фальшь, и художественная. Мне еще ни разу не удалось найти в художественном произведении писательскую версию, которая заинтересовала бы меня как историка.

– Выходит, вы, уважаемый Михаил Николаевич, не читали даже «Илиаду», которую положено знать и школьникам.

Окладин обиженно вскинулся:

– При чем здесь «Илиада»?

Краевед поправил очки на переносице и рассудительно объяснил:

– А при том, что поэт Гомер описал Трою, а ученый-археолог Шлиман, внимательно изучив поэму, нашел этот город под землей, хотя многие его коллеги – скептики вроде вас – сомневались в существовании Трои.

– Вот это удар! – восхитилась Ольга. – Вы, Иван Алексеевич, положили нашего уважаемого историка на обе лопатки.

– Пример не совсем удачный.

– Всякое сравнение хромает, – вроде бы согласился с Окладиным Пташников, но вид у него при этом был торжествующий. – Шлиман имел в душе то самое поэтическое чувство, против которого вы так рьяно выступаете. Оно и помогло ему найти Трою.

Окладин не нашелся, что сказать краеведу, а тот, развивая достигнутый успех и чувствуя поддержку Ольги, перешел в активное наступление:

– Не упрощают ли ваши коллеги-историки причину убийства царевича Ивана? Не зря ли сваливают это преступление только на припадок ярости Грозного? Когда требовалось, он был и последователен в своих поступках, и терпелив. Не исполнил ли он, убив царевича, давно задуманное или неожиданно узнал нечто такое, что и послужило причиной убийства?

– Вы опять имеете в виду заговор? – удивился Окладин настойчивости, с которой Пташников придерживается версии, впервые высказанной чернобородым в пригородной электричке Москва-Александров.

– А почему бы и нет? Это предположение кажется мне вполне допустимым. Ведь вы до сих пор так и не нашли убедительных доводов, которые разбили бы эту версию до основания. Или у вас их просто нет? – явно провоцируя историка, насмешливо спросил краевед.

– Вероятно, вы правы, – опять поддержала его Ольга. – Доказать свою правоту всегда труднее, чем огульно отвергнуть чужое мнение.

Я молча ждал, как ответит Окладин, – удастся ли мне привлечь его к расследованию преступления в Слободе?

Пауза явно затянулась. Наконец историк улыбнулся и энергично произнес:

– Похоже, мне бросили вызов? Что ж, в таком случае я согласен принять участие в вашем расследовании. Но у меня будет одно условие.

– Какое? – одновременно спросили мы с Пташниковым.

– Обойтись без сомнительного свидетельства Ганса Бэра.

Краевед пытался переубедить историка, однако тот остался при своем мнении: дневник опричника – ненадежный исторический документ, чтобы принимать его во внимание.

– Будем оперировать только фактами, только подлинными документами. Лишь таким образом можно составить объективную картину этого преступления, объяснить характер и поступки Грозного. Если разобраться, убийство царевича Ивана – немаловажное событие шестнадцатого века. Возможно, если бы не это убийство, история России пошла бы иным путем. По крайней мере, не было бы Смуты, которая принесла Русскому государству столько бедствий…

Прежде чем закончить свою мысль, Окладин с каким-то непонятным сожалением посмотрел на меня:

– А вы задумали написать об этом трагическом событии развлекательный детектив.

Вот при каких обстоятельствах началось это необычное расследование…

Окладин заговорил с уверенностью человека, которому часто приходится выступать перед многочисленной аудиторией, четко чеканя каждое слово:

– Я не отношусь к тем историкам, которые в зависимости от официального мнения и политических соображений меняют собственную позицию. Было время, когда Грозного возносили чуть ли не выше Петра Первого или, как минимум, ставили вровень с ним.

– По заслугам и честь, – чуть слышно буркнул Пташников, углубившись в кресло.

Мы с Ольгой понимающе переглянулись – с самого начала стало ясно, что в отношении Грозного позиции историка и краеведа противоположны и столкновение их мнений неизбежно.

Окладин сделал вид, что пропустил замечание Пташникова мимо ушей, и продолжил:

– Сейчас Грозного спустили со столь высокого пьедестала, но по инерции ставят ему в заслугу взятие Казани, присоединение Сибири, введение книгопечатания и прочие исторические события, которые были подготовлены всем ходом истории, а не волей одного человека.

– Пока, уважаемый Михаил Николаевич, вы не сказали ничего нового, – с кислой миной заметил Пташников. – Роль личности в истории изучают еще в школе.

– В таком случае я сразу перейду к выводам. Мания преследования, бред величия, массовые казни ни в чем не повинных людей – все это явные признаки серьезного душевного заболевания, которым страдал Грозный.

– В истории массовые репрессии всегда носили политический, а не личный характер. Боярство противилось укреплению самодержавия – и Грозный прибегнул к террору.