Карл-Йоганн Вальгрен - Личное дело игрока Рубашова

Когда начали поговаривать о возможной немецкой интервенции, он заказал несколько бочек мадеры у виноторговца на Морской и все чаще проводил ночи в борделях в компании неизвестных людей.

Но тогда, на Пасху 1915 года, Рубашов словно и не замечал страданий Распутина; он был слишком поглощен Парацельсиусом…

Этот удивительный доктор лежал целыми днями на матрасе в гардеробной и покуривал трубку. Он объяснил, что терпеливо выжидает высших указаний, и что значили несколько месяцев по сравнению с лежавшей у его ног, как послушный пес, вечностью… Он, как выяснилось, очень рассеян, мечтателен и, что всего хуже, неисправимый врун.

В своих бесконечных сюитах лжи он смешивал высокое с низким, смехотворное с трагическим, возможное с невозможным. Его ничто не смущало, поэтому он врал одинаково вдохновенно о не заслуживающих никакого внимания мелочах и о событиях мирового значения. Он часто запутывался в противоречиях, из которых с немалым трудом, но все же выбирался. Он утверждал, что вылечил Эразма Роттердамского от подагры, но по его же рассказам выходило, что в то самое время, когда Эразм проходил курс лечения, Парацельсиус служил фельдшером в седьмой левантийской экспедиции, где лишился пальца на ноге в схватке с турецкими пиратами. Он обсуждал вопросы конкордата [19] Конкордат — соглашение между светской и церковной властями, касающееся главным образом права назначать епископов и взимать налоги. с Лютером много лет спустя после его смерти, а также совершил эпохальные открытия в изучении жизненного цикла глистов, тайно внедряя паразитов в кишечники цыган, в те времена не добравшихся еще до Западной Европы. Он пережил периоды головокружительного богатства и не менее головокружительной нищеты, его превозносили и унижали; короче говоря, он видел все, что только позволяли видеть необозримые границы его фантазии.

Николай Дмитриевич, ныне оставленный наедине со своими мыслями, постоянно задавал себе вопрос: а не само ли Время разыгрывает с ними эти шутки? Может быть, это именно Время, перекатывая могучие волны нескончаемого потока, искажает истину, обтачивает ее наждаком веков до неузнаваемости или, еще того чище, копирует вновь и вновь, пока последние копии окончательно не разойдутся с оригиналом?

И, если следовать этой мысли, может быть, истины вообще не существует? Может быть, то, что привыкли мы называть истиной, всего лишь эхо равнодушного ритма мгновений и веков?

Но за неделю до Марьиного дня случилось нечто, что вновь вдохнуло огонь в его едва уже теплившиеся надежды. Парацельсиус увязался за ним в подвал, куда Распутин послал его за статуэткой святой девы Марии. В пахнущей плесенью темноте старик наткнулся на сундук, где хранились материальные свидетельства давнего увлечения Распутина — остатки алхимической лаборатории. При виде треснувшей реторты, изготовленной никак не позже, чем в XVII веке, на глаза доктора навернулись слезы, и он высокопарно объявил, что наконец принял решение: он поможет Николаю найти того, кого он ищет, но произойдет это исключительно с помощью божественной алхимии…

В ту же ночь они взялись за дело. Николай Дмитриевич был потрясен энергией, внезапно обнаружившейся в дряхлом тельце доктора. В мире фильтров, реторт, дистилляторов и читаемых сзаду наперед заклинаний Парацельсиус чувствовал себя как рыба в воде. Он помолодел на несколько сот лет, он вновь вернулся в еретические годы своей юности, ведомый невидимой рукой великого Фуггера. Еще до наступления утра он превратил подвал в настоящую лабораторию: из нагреваемых на спиртовках реторт валил пар, булькали таинственные флюоресцирующие жидкости, шипели горелки Бунзена. В воздухе витал острый запах ртутных паров.

Двое суток они не смыкали глаз. Между ними вдруг возникла вслух не высказываемая, но несомненная связь, подогреваемая общей судьбой; они неутомимо прокладывали единственно верный курс в море, полном оккультных подводных рифов. Уже к вечеру первого дня Парацельсиусу удалось с помощью дерзких заклинаний, воскурения цианида золота и сладко-горького паслена, с помощью десятка всевозможных декоктов и сложнейших расчетов взаимостояния планет… (а что говорить о вычитанных в гнилом желтке прогнозах для некромантов…) — с помощью всех этих действий Парацельсиусу удалось вызвать целую дюжину полуматериализовавшихся демонов. Впервые у Николая Дмитриевича не было никаких оснований для недоверия.

О, эти демоны! Грустное скопище почти прозрачных существ, пытающихся, извиваясь, вывернуться из обозначенного алхимиком магического круга. Они вздыхали и стонали, вымаливая прощение на каком-то непонятном языке. Здесь был семиголовый Орний, демон призрачных всадников, и Тефрас, демон, появляющийся только в абсолютной темноте; Акефалос, король зависти, Плеяды, семь злобных фурий, плюющихся слизью и угрожающих поджарить их на костре, предварительно нашпиговав святыми просфорами; был тут и Обизут — этот вообще состоял из одних только глаз; может быть, он и неплохо справлялся со своей основной задачей, а именно пугать новорожденных, но при виде Парацельсиуса потерял душевное равновесие и сам разрыдался, как ребенок. Были и несколько болезнетворных демонов, декани, эти были похожи на находящиеся в беспрерывном движении скопления жидкости; среди них выделялись Куртаель, демон кишечных колик, и Лиррус, король чесотки. Помимо уже перечисленных, Парацельсиусу удалось вызвать Асмодея, разрушителя браков, Онесклиса, подстрекателя отцеубийц, и Ксерфатоса, лижущего по ночам уши пастухов и тем самым подбивающего их к содомии и пьянству.

Парацельсиус работал, как одержимый, глаза его сверкали. Он что-то выкрикивал, бормотал, а время от времени на него нападал истерический смех. Стоя в безопасности за пределами им же обозначенного магического круга, он выводил демонов из себя латинскими дразнилками и пытался, чередуя посулы с угрозами, вытянуть из них, где находится соблазнитель Николая Дмитриевича. Но ответа не добился — и кто знает, от чего это зависело, от собственного его неумения или от полного невежества вызванной им из небытия нечисти. И постепенно, несмотря на отчаянные заклинания доктора, демоны растворились в воздухе и исчезли.

За этими занятиями прошло двое суток, но они были так же далеки от успеха, как и в начале, если не дальше. Демоны больше не появлялись, и предметы, материализующиеся один за другим в магическом круге, становились все более и более загадочными: лопнувшие песочные часы времен Римской империи, позеленевшие испанские доспехи, серебряная монета с изображением фараона Рамзеса или объеденный червями скелет с незаросшим родничком. С леденящими душу стонами Парацельсиус перекапывал свою память в поисках нужной алхимической формулы, ключа, который смог бы открыть им заветную дверь. Но никакие трюки не помогали; ни ночной гость, ни даже демоны больше не появлялись, и под конец магический круг опустел…