Борис Акунин - Алтын-Толобас

Габуния три растопыренных пальца убрал, а вместо них поднял один, но зато указательный и многозначительно воздел его к потолку.

– Понимаю, – кивнул Фандорин, вспоминая, чем там заканчивается песня про Кудеяра и двенадцать разбойников. Кажется: «Господу Богу помолимся»?

– Ай, ничего вы не понимаете. Вы талант свой не понимаете! У вас, Николай Александрович призвание – людям советы давать. Это самый редкий, самый драгоценный дар! Вы на людей любопытный, вы умеете в миг себя на место другого поставить, а чутье у вас лучше, чем у моей Жужи. Нет ничего ценней, чем вовремя данный хороший совет. Не нужно вам в Англию! Это дураку везде счастье, а умный человек должен понимать, где ему на свете место. Умный человек должен понимать, что есть понятия «объективно лучше» и «субъективно лучше». Объективно в Англии жить лучше, чем в России – кто спорит. Но именно вам, Николаю Александровичу Фандорину, субъективно лучше здесь. А я вам в этой связи еще одну важную вещь скажу. – Coco опять поднял палец. – Всему объективному грош цена, значение имеет только то, что субъективно. В Англии вы, дорогой Николай Александрович, закиснете, да и не нужны вы там с вашим даром. Где и давать советы людям, если не у нас, в России. Она и называется так – Страна Советов. И тут я от лирики перехожу к деловому предложению. Иосиф Гурамович отодвинул вазу с конфетами, как бы давая понять, что разговор вступает в официальную фазу. – Давайте создадим консультационную фирму нового типа, куда всякий человек, попавший в трудное положение, может обратиться за советом, и ему помогут. Я уже и название придумал: «Палочка-выручалочка». Можно по-английски: «Мейджик уонд». Я вам офис сниму, оборудование закуплю – компьютеры там, факсы-шмаксы. Рекламу обеспечу. А главное клиентов буду поставлять, солидных людей. Доходы пополам, идет?

– Вы с ума сошли! – воскликнул Николас, только теперь поняв, что банкир говорит всерьез. – Что за бред?

– Хорошо. – Габуния успокаивающе поднял ладони. – Вам 65 %, мне 35 %, но тогда так: когда совет понадобится мне самому, будете давать пятидесятипроцентную скидку. По рукам?

– Да не хочу я жить в вашей России! – задохнулся магистр. – Это опасно для здоровья и психики!

– Ах да, хорошо что напомнили. – Иосиф Гурамович опасливо покосился на дверь предбанника. – Вас тут одна психованная девица разыскивает, маленькая такая, но жутко злая. Журналистка. Сначала звонила, угрожала. Говорила: «Я знаю, это вы Нику похитили, больше некому. Если с его головы упадет хоть волос, я вас уничтожу». А теперь в офис повадилась ходить. Запретил было в банк ее пускать – так она к входной двери наручниками приковалась, пришлось выдать пропуск, а то клиентов распугивает. Милицию я вызывать не велел – все-таки ваша знакомая, неудобно. Садится в приемной и сидит с утра до вечера, в обед бутерброд ест. Секретарши ее боятся. Неделю уже через черный ход к себе хожу. Вышли бы вы к ней, успокоили. Или вы тоже ее боитесь?

Николас молча развернулся и хотел сразу выбежать в приемную, но сначала все же выглянул наружу через щелку.

Алтын сидела в кожаном кресле, где свободно могли бы разместиться по меньшей мере еще две таких же пигалицы. Брови журналистки были сурово сдвинуты, колени непреклонно сомкнуты. На полу стоял черный рюкзачок.

За двумя столами, сплошь уставленными всевозможной офисной аппаратурой и похожими на неприступные блокпосты, окопались две секретарши, одна постарше, другая молоденькая, но обе чопорные и несказанно элегантные.

– Я вам в сто пятидесятый раз объясняю, – унылым голосом говорила та, что постарше, с прической в виде платинового шлема. – Иосиф Гурамович в командировке, сегодня его тоже не будет.

– Если б он был в командировке, я бы знала, – отрезала Алтын и вдруг впилась глазами в дверь начальственного кабинета – должно быть, заметила щель.

Прятаться дальше не имело смысла. Николас распахнул дверь и, широко улыбаясь, протянул руку:

– Алтын, как я рад тебя видеть! Видишь, со мной всё в порядке.

Журналистка резиновым мячиком вылетела из кресла и бросилась к Фандорину. Судя по такой эмоциональности, рукопожатия было явно недостаточно. Устыдившись своей британской замороженности, Николас на ходу перестроился и развел руки в стороны, готовый заключить Дюймовочку в объятья.

Алтын с разбегу подпрыгнула и со всей силы врезала магистру жестким кулачком в зубы.

– За что?! – взвыл Николас, зажимая ладонью разбитый рот.

– За всё! – яростно выкрикнула бешеная татарка. – За то, что сбежал и не объявлялся! За мои слезы! За сто долларов! За «классный перепихон»!

Краем глаза Фандорин увидел, что секретарши так и замерли за своими пультами.

– Но ведь это нарочно! – тоже закричал он, потому что иначе она бы не услышала. – Для маскировки!

Алтын уперла руки в бока, обожгла его ненавидящим взглядом снизу вверх.

– Убить тебя мало за такую маскировку! Я, как дура, переживаю, что он голодный, позвонила маме, попросила, чтобы она ему поесть принесла! Она приходит – там прелестная записочка и сто долларов! Ну и объясненьице у меня потом было!

Врезала магистру еще раз – теперь в живот. Слабее, но все равно ощутимо.

– А это за то, что я ни одной ночи нормально не спала. Ты что, не мог позвонить? Я думала, тебя на свете нет. Думала, ежика совы съели! – Алтын издала странный звук, отчасти похожий на всхлип, но черные глаза при этом остались сухими и все такими же непримиримыми. – Сижу тут как маньячка с ножом в рюкзаке. Хотела этому жирному борову Coco брюхо за тебя вспороть!

Она все так же бесслезно всхлипнула, кинулась назад к креслу и достала из рюкзачка хлебный нож, знакомый Фандорину по бескудниковской квартире. Одна из секретарш вскрикнула, другая вскочила на ноги и потянулась к красной кнопке, что неприметно расположилась на стене чуть выше поверхности стола.

Николасу стало невыносимо стыдно. Какой же он эгоист! Да, он позвонил, услышал ее голос, убедился, что жива и успокоился. А каково было ей? Он совершенно об этом не думал. С другой стороны, мог ли он предполагать, что из-за какого-то недовинченного британца Алтын лишится сна и даже замыслит смертоубийство?

Фандорин подошел к маленькой журналистке и дрожащим голосом сказал:

– Я так виноват перед тобой. Сможешь ли ты когда-нибудь меня простить?

– Нет! – злобно ответила она. – Никогда! Наклонись, юшку вытру. Смотреть противно.

Николас, которому не слишком ласково вытирали платком окровавленные губы, смущенно покосился на невольных свидетельниц этой африканской сцены и увидел, что молоденькая секретарша широко-широко раскрыла глаза, а вторая, платиноволосая, убрала руку от кнопки и подает ему какие-то знаки: шепчет что-то, кивает – вроде как подбадривает или даже подгоняет. В каком, собственно, смысле?