К. Сэнсом - Темный огонь

– Больше мы его не видели. Возможно, он решил оставить нас в покое.

– Возможно. Но все-таки нам следует быть начеку.

В начале узкой улицы валялась дохлая собака, ее раздувшийся труп распространял невыносимое зловоние.

«Зачем только люди рвутся в Лондон? – с недоумением спрашивал я себя. – Что ожидает их здесь, кроме крысиной борьбы за существование, в результате которой многие оказываются на самом дне?»

Как видно, людей влечет сюда стремление к лучшей жизни: им кажется, что в большом городе заветные мечты о богатстве и благоденствии быстрее станут реальностью.

Улица Гроба Господня была одной из тех, что выводили прямо на обширные открытые пространства Смитфилда. В то утро там царили тишина и покой, в отличие от ярмарочных дней, когда погонщики гонят в сторону рынка целые стада оглушительно ревущего скота. За каменной стеной виднелась больница Святого Варфоломея, опустевшая и безмолвная; у ворот стоял стражник, присланный из Палаты перераспределения. Когда год назад монастырь был закрыт, всех больных, содержавшихся в больнице, прогнали прочь, предоставив им самим о себе заботиться; все разговоры о новой больнице, которую откроют на средства богатых пожертвователей, пока оставались разговорами.

С правой стороны от больницы стоял монастырь, величественные здания которого возвышались над площадью. Впрочем, некоторые уже были разрушены. У сторожевой будки прохаживался еще один стражник. Я заметил рабочих, которые выносили из ворот монастыря какие-то ящики и складывали их у стены; вокруг вертелось несколько подмастерьев в голубых фартуках.

– Что-то я нигде не вижу старины Кайтчина, – заметил Барак. – Надо спросить о нем стражника.

Мы пересекли пустошь, поросшую жесткой пожелтевшей травой. Посреди пустоши выделялся участок, на котором трава не росла, а земля потемнела от пепла: здесь обычно сжигали еретиков. Когда-то давно лорд Кромвель сказал мне, что будет сжигать папистов, используя вместо дров их идолов и церковную утварь. Два года назад он выполнил свое намерение: отец Форест был сожжен на костре, сложенном из деревянных статуй святых. Его подвесили над костром на цепях, продлив таким образом предсмертные муки, на которые взирали сотни зрителей. Вина отца Фореста состояла в том, что он отказался признать короля главой Церкви. По закону его следовало казнить как государственного изменника. Это означало, что встретить свою смерть он должен был на плахе, а не на костре. Но Кромвель мог себе позволить не обращать внимания на подобные тонкости. Я не присутствовал при сожжении, но стоило мне взглянуть на выжженный участок земли, как перед внутренним взором встали ужасающие картины. Я видел, как языки пламени лижут человеческую кожу и она чернеет на глазах, видел, как с шипением закипает человеческая кровь. Пытаясь отогнать кошмарные видения, я затряс головой и натянул поводья, направляя Канцлера к воротам монастыря.

Спешившись, я увидел, что ящики, стоявшие у стены, полны потемневших от времени человеческих костей. Подмастерья копались в этих ящиках, отбрасывая прочь куски истлевших саванов, вытаскивая черепа и осторожно соскребая с них зеленый мох. Сторож, рослый упитанный детина, равнодушно наблюдал за их работой. Мы привязали лошадей, Барак подошел к сторожу и спросил, кивнув на подмастерьев:

– Господи боже, что это они делают?

– Соскребают могильный мох, – невозмутимо сообщил тот. – Сэр Ричард Рич решил уничтожить монастырское кладбище. Аптекари считают, что мох, выросший на костях покойников, хорошо помогает от многих хворей. Поэтому они и прислали сюда своих учеников – собирать это добро.

Сторож сунул руку в карман и вытащил маленький золотой медальон в форме полумесяца.

– Иногда в могилу вместе с мертвым монахом опускали всякие диковинные штуковины. Обладатель вот этой наверняка ходил в крестовый поход. – Парень многозначительно подмигнул нам. – Теперь она досталась мне в награду за то, что я позволяю мальчишкам рыться в костях.

– Мы приехали сюда по делу, – прервал я его болтовню. – Мы должны встретиться с мастером Кайтчином.

– По поручению лорда Кромвеля, – добавил Барак.

Стражник кивнул, в глазах его вспыхнули любопытные огоньки.

– Человек, о котором вы говорите, уже здесь. Я позволил ему войти в церковь.

Я направился к воротам. Стражник, немного поколебавшись, отошел в сторону и пропустил нас.

– Кажется, этот малый не слишком хотел нас впускать, – сказал я Бараку, когда мы вошли в арку.

– Да, он рассчитывал получить мзду. Но имя графа открывает любые двери.

Я не ответил, ибо зрелище, представшее передо мной на монастырском дворе, лишило меня дара речи. Неф огромной церкви был разрушен, превращен в гигантскую груду развалин, из которой торчали деревянные опоры. Северная часть церкви еще сохранилась, ее отделяла от разрушенной высокая деревянная стена. Большинство зданий, стоявших поблизости, тоже было взорвано, с дома собраний сорвали крышу. В неприкосновенности сохранился лишь дом настоятеля, очаровательный уютный особняк, в котором ныне поселился сэр Ричард Рич. На заднем дворе висело на веревках мокрое белье, и рядом играли три маленькие девочки. Эта мирная картина странно противоречила царящему вокруг разрушению. Мне, как и всякому другому жителю Лондона, не раз доводилось видеть, как уничтожают монастырские здания. Но впервые я стал свидетелем столь беспощадного разгрома. Над жалкими руинами того, что некогда было монастырем, висела зловещая тишина.

Барак, на которого увиденное отнюдь не произвело гнетущего впечатления, громогласно расхохотался.

– Славно поработали! – заявил он, указав на развалины. – Видно, они решили не оставить здесь камня на камне.

– Кстати, а где рабочие? – спросил я.

– Придут позднее. Они здесь работают дотемна. Палата перераспределения неплохо им платит.

Вслед за Бараком я обогнул груды обломков и, войдя в небольшую дверь, оказался в сохранившейся части церкви. На протяжении всей своей жизни я питал презрение к богатым монастырским церквям, вся роскошь которых призвана услаждать взоры горстки монахов. В тех же случаях, когда обитатели монастыря заявляли, что основная их цель – ухаживать за страждущими в больнице, пышное убранство их храма казалось еще более неуместным. И все же, войдя под высокие своды церкви, я невольно пришел в восхищение. Стены и мощные колонны покрывала искусная роспись в зеленых и охристых тонах, витражные окна поражали великолепием. Из-за глухой деревянной стены, отгораживающей южную часть, в церкви царил полумрак, однако я разглядел, что ниши, в которых прежде стояли гробницы святых, ныне пусты. Статуи, украшавшие боковые капеллы, тоже исчезли. Лишь поблизости от алтаря сохранилась высокая гробница, полускрытая балдахином. Перед гробницей горела свеча, единственная во всей церкви, которую некогда освещали тысячи свечей. Рядом, низко склонив голову, замер какой-то человек в белой сутане священника. Мы двинулись к нему, шаги наши гулко отдавались в пустынном здании. Я ощутил, что в воздухе витает легкий аромат: за несколько столетий все здесь насквозь пропиталось ладаном.